Путешественница. Диана Гэблдон
состоянии ума интенсивность всех чувств казалась равной. Он мог бы, если постараться, ощутить каждый отдельно взятый удар по его спине, увидеть каждый мысленным взором как яркую цветную полосу, рассекающую воображаемый темный фон. Но боль от кровавых рубцов, исполосовавших его от ребер до плеч, ничуть не пересиливала блаженную легкость в ногах, саднящее ощущение в запястьях или даже щекочущее прикосновение волос к щеке.
Его пульс медленно и равномерно отдавался в ушах, а дыхание существовало как бы само по себе, отдельно от вздымающейся и опадающей груди. Он существовал лишь как коллекция фрагментов, набор маленьких элементов со своими собственными ощущениями, и ни один из них не имел особого значения для общего восприятия.
– Давай, Макдью, – прозвучал голос Моррисона рядом с его ухом. – Подними голову и выпей это.
На него резко пахнуло виски, и он попытался отвернуться.
– Мне этого не нужно.
– Нужно, – сказал Моррисон с неколебимой убежденностью в собственной правоте, присущей, похоже, всем знахарям, докторам и целителям, не сомневающимся в том, что все нужды и потребности пациентов известны им куда лучше, чем самим подопечным.
Ни сил, ни желания спорить у него не было, потому он открыл рот и пригубил виски, чувствуя, как шейные мускулы дрожат от напряжения.
Виски добавило свою долю к хору наполнявших его ощущений. Жжение в горле и желудке, резкое пощипывание в задней части носа и некое смятение в голове, которое сказало ему, что он выпил слишком много и слишком быстро.
– Чуть побольше, еще немножко, а? – стал уговаривать его Моррисон. – Славный малый, молодчина. Так-то оно лучше, верно?
Бормоча слова одобрения, плотный Моррисон все время старался держаться так, чтобы загородить от Фрэзера своим телом значительную часть камеры. Из высокого окошка тянуло сквозняком, но он ощущал вокруг больше движения, чем можно было бы объяснить одним лишь ветром.
– Ну как спина? Завтра, когда все затянется, тебе придется держаться прямо, словно аршин проглотил, но это не навсегда, и, вообще, по моему разумению, дело не настолько плохо, как могло бы быть. Но конечно, тебе не повредит еще выпить.
К его губам настойчиво прижался ободок роговой чаши.
Моррисон продолжал говорить, довольно громко и, в общем-то, ни о чем, и это настораживало. Ну не любил Моррисон попусту молоть языком, не был он болтуном. Не понимая, в чем тут загвоздка, Фрэзер поднял голову, пытаясь понять, что происходит, но Моррисон снова вдавил ее вниз.
– Не дергайся, Макдью, – шепнул он. – Этого тебе все равно не остановить.
Непонятные звуки, которые пытался скрыть от него Моррисон, исходили из дальнего угла камеры. Какая-то возня, стук, потом равномерные глухие удары, надсадное дыхание и скулящие стоны.
Сокамерники били молодого Энгюса Маккензи. Фрэзер напрягся, но от этого усилия его обожгло болью. Голова закружилась, а Моррисон снова надавил на него, вынуждая лежать.
– Не дергайся, Макдью, – произнес