Голодная бездна. Карина Демина
крошечного собственного отражения. – С ними вообще постоянно что-то случается…
…особенно с приютскими.
Но Мэйнфорд понял.
Правда.
Это ведь Гэрхэм-Никс, если не самая глухая подворотня Нью-Арка, то близко к ней. И пусть люди в Гэрхэм-Никс обитают в собственных домишках, но рядом свалка и кладбища, и грязная река здесь подбирается вплотную к домам.
Здесь пьют. Колются.
Мечтают о лучшей жизни. Теряют мечты. Обретают ненависть к тем, у кого получилось вырваться. Здесь дети рождаются часто, и часто же уходят за грань.
Так почему Мэйнфорд обеспокоился вдруг?
Это ведь даже не его район.
– Седьмой, – сказал Мэйнфорд и руку выпустил. – За последний месяц. Из тех, о ком известно.
– Седьмой. – Тельма повторила, прислушиваясь к себе.
Ничего.
Хотя она же не провидица, чтобы видеть через слова. Предметы – другое дело.
– Всегда дети из таких вот… неблагополучных районов… но из семей приличных. Относительно приличных, – поправился Мэйнфорд. – Поэтому и доходит до заявления. Я думаю, что на самом деле их гораздо больше, просто…
– Кому надо считать бродяг?
…или сирот.
– Да, – Мэйнфорд посмотрел на небо. – Если есть что… действуй, пока дождь не начался.
– Качели.
Старые. Их повесили, верно, лет десять тому. И веревки плотно вросли в плоть старой яблони. Ветвь ее прогнулась, вывернулась, будто дереву тяжело было держать и веревки, и пару дощечек между ними. Тельма провела пальцами по влажной пеньке.
Пустота.
…или все-таки…
Свирель дразнила, она была слышна, но так далека… а пахло не альвийскими духами, нет. Аромат свежих яблок. Откуда здесь?
Не важно.
Она села на качели, и дерево раздраженно заскрипело.
Тельма оттолкнулась, протянула руку, поймала жесткие пальцы Мэйнфорда. Хорошо, что он не знает, насколько она его ненавидит… хорошо…
…свирель звучала рядом.
Неназойливо.
Она звала за собой, но уходить со двора нельзя.
Тельма соскочила с качелей, едва не растянувшись в грязи, спасибо Мэйнфорду, удержал. Надо будет поблагодарить, потом, после, когда свирель замолчит.
Мальчишка на качелях просто сидел.
Бледный и длинный, будто росток, которому не хватило света. Он сгорбился и к дому спиной повернулся. А из дома доносились крики…
– …я горбачусь целый день! И имею право расслабиться! А ты…
– …скотина…
– Корова тупая!
Визг. И грохот, и вопль:
– Помогите!
Не помогут. Никто и никогда. И хорошо бы не слышать этих криков, не видеть ни матери, ни отца, которые, подравшись, помирятся за бутылкой виски.
Тельма не была им, восьмилетним мальчишкой, понимавшим слишком много для своего возраста, но в то же время явственно видела его чувства и желания. А еще слышала свирель. И голос ее обещал невозможное.
Он звал.
Куда?
В страну, где никогда нет дождя. Она скрыта за пологом туманов, она спрятана