Ручной Привод. Вадим Панов
кто-то собирается его похитить.
– Тогда почему он остановился?
– Он чует, – объяснил техасец. – Они всегда чуют. Как быки перед бойней. Только быки, мать твою, понимают, а эти – нет. У быков, мать твою, инстинкты, а у этих – телевизор, пиво и мысль, что они никому на … не нужны. Мысль, мать твою, правильная. Они с ней живут. Привыкают. Верят. И никогда, мать их, от нее не откажутся. У нашего лоха, мать его, небось мурашки по коже и внутри холодно. Ему бежать надо, а он стоит и ни черта не понимает. Сделает пару затяжек… – Мужчина шагнул вперед. Техасец усмехнулся. – И тупо пойдет на бойню.
– Он идет?
– Идет.
В тот момент, когда мужчина поравнялся с фургоном, техасец спокойно открыл свою дверцу – никаких резких движений! – и дружелюбно произнес:
– Извините, сэр, мы из службы доставки, немного заплутали в вашем районе, вы не подскажете дорогу?
– Дорогу куда? – осведомился мужчина.
– Тут у меня написано.
Техасец взял в руку лист бумаги, медленно вышел из кабины фургона и приблизился к мужчине.
– Кажется, какой-то «драйв», но почерк у нашего диспетчера тот еще! Как курица лапой!
– Дайте я посмотрю.
Мужчина сделал шаг вперед, и в этот момент техасец нанес классический «прямой встречный в голову», умело поймав жертву на движении. Мужчина даже не вскрикнул – нокаут, просто обмяк, начал оседать и рухнул бы на землю, не подхвати его техасец под мышки.
– Двери!
– Уже!
Боковая дверца съехала в сторону, и два бандита, дожидавшиеся своего часа в чреве фургона, ловко втащили тело внутрь.
Техасец подхватил упавший зонтик, закрыл его и вернулся в кабину. Водитель надавил на газ, «Шевроле» быстро отъехал от тротуара и через несколько мгновений растворился в дождливом вечере, оставив после себя лишь сигарету, медленно умирающую на мокром тротуаре.
Михайловской эту московскую больницу называли по старой памяти, в честь графа Михайлова, выстроившего общедоступную лечебницу еще в восемнадцатом веке и завещавшего потомкам поддерживать заведение вечно. Потомки, надо отдать им должное, волю предка соблюдали неукоснительно, до самого переворота не жалели денег на больницу, не приносящую им никакой выгоды, кроме благодарности простых людей. Но разве это мало – благодарность? Разве мало для нормального человека, который любит свою землю, свою страну и свой народ? Для того, кто чувствует себя их частью? Третьяков, Морозов, Михайлов… Они остались в памяти не только потому, что хотели остаться и стремились к этому, а потому, что делали то, что считали правильным. А когда не мыслишь себя вне страны и народа, совесть сама подскажет, что правильно, а что нет. Ибо совесть появляется, когда живешь не только ради себя.
После Октябрьского переворота, унесшего в небытие графов Михайловых, больница несколько раз меняла название. Сначала стала «городской № 3», затем – «им. тов. Нахамсона», который то ли лечился в ней, то ли командовал ею. Но тут получилась неувязка: тов. Нахамсон оказался плохим тов. То есть сначала он был тов. как тов. – зверствовал во время Гражданской войны не хуже других тов. За рвение получил высокую должность,