Горсть океана. Владимир Лим
главной едой жителей Побережья. О кружке написали в районке, но с тех пор в поселке Татьяну Васильевну сторонятся. Да и кто она такая, чтобы объявлять субботник?
И все же Вийке стало обидно за нее – ведь она хотела посадить деревья, хотела добра; он вызвался съездить на моторке за тальником.
Деревья посадили перед школой.
С легкой руки местных острословов Татьяну Васильевну стали звать «Зеленой», намекая то ли на ее молодость, то ли на политическую партию.
Деревья принялись, но простояли они в нежной робкой зелени только до первого шторма. К несчастью, районка поспешила известить о появлении в Песчаном сквера.
Весь поселок потешался над «зелеными», пытавшимися спасти деревья, промывая почву вокруг них пресной водой.
Горько переживал Вийка эту дружную и непонятную злобу своих земляков. Неужели они радовались тому, что их поселку никогда не быть осененным живой веселой тенью деревьев?
На День рыбака в клубе был вечер, и никто из парней не пригласил Татьяну Васильевну, хотя она была не хуже, а даже лучше многих девушек.
Вийка тоже не танцевал – от неумения, невольно наблюдал за ней, видел, как она поднимала лицо и подавалась всем телом навстречу, когда кто-нибудь из парней шел в ее сторону, как бы намереваясь пригласить.
На эту примитивную уловку она попалась трижды и, сторонясь танцующих, вышла из клуба.
С этого вечера Вийка стал думать о Татьяне Васильевне неотступно – как о близком, не понятом другими человеке. Мысли о ней соединились с мыслями о матери. В год ее смерти ему было всего лишь четыре года, он мало что помнит из того времени, и, может быть, поэтому мать вдруг стала представляться ему такой же беззащитной, как и Татьяна Васильевна.
Вийка ложился рано, чтобы в постели, отвернувшись к стене, воображать учительницу – ее лицо, глаза, губы, волосы…
Он засыпал в тоске, однажды заплакал во сне, пробудился от страха, что кто-нибудь услышит его всхлипы, вскочил в темноте.
В окне, в откинутых рамах, он увидел сумеречный вечер без звезд и синевы. Он загрустил, будто плакал наяву, почувствовал себя несчастливым, и ему подумалось, что и она несчастлива.
Она страдает и, значит, может понять его, и потому не рассердится на любовь.
Вийка почти все чувства к женщине считал любовью: и жалость, и нежность, и благодарность.
Ему уже казалось, что и она думает о нем.
Он быстро оделся, но, по привычке, в рабочее, спохватился, рывком стянул рубашку, поцарапав лоб остатками присохшего к вороту бетонного раствора.
Он так спешил, будто она назначила ему свидание, а он опаздывал.
Вийка спустился к морю и пошел по накату. Он спешил и слушал свое дыхание, будто это было её дыхание, но когда он вышел к учительскому дому и увидел людей, уверенность в том, что она ждет, разом прошла.
Ему стало стыдно, так стыдно, словно он с кем-то говорил о том. что она ждет, а учительница сказала: «Я не звала, вас обманули…»
Он чуть