Как прое*** всё. Дмитрий Иванов
запутанная тема с этой квартирой. Но когда я все же попадал в квартиру мамы, это был праздник. Я любил смотреть на печатную машинку мамы и слушать, как она печатает. Машинка у мамы была большая, немецкая. Все, что делают немцы, исполнено пафоса, изготовлено из металла и безотказно работает, с характерным лязгом. Я думаю, у немцев внутри тоже есть лязг. Моя прабабушка была немка. В нашей семье говорили, что она была чистокровная немка. Не знаю, почему про прабабушку говорили, что она чистокровная, как про овчарку. Я думаю, потому что это престижно – быть чистокровной немкой, да и чистокровной немецкой овчаркой быть тоже престижно.
Мне нравилось смотреть на печатную машинку, а иногда, когда мама разрешала, я ударял по кнопкам, и машинка с лязгом вонзала в бумагу красивые буквы. Мне это понравилось сразу – вонзать в белый лист буквы. Когда мама заканчивала печатать страницу, она крутила такой специальный барабан, и со скрежетом из машинки выползал белый лист, весь в буквах. Это была магия. Белая, как чистый лист формата А4. Есть магия в чистом листе формата А4. В компьютерной клавиатуре нет магии, потому что нет бумаги, ничего не лязгает. Просто внутри экрана, который одновременно и жидкий, и кристаллический, что до сих пор я считаю усмешкой над собой и своим пониманием, появляются буквы. Любую из них можно стереть в любой момент. Нет в этом непоправимости, нет лязга, нет вечности.
Суровая окончательность. Это главное. Если стукнешь по кнопке с буквой «а», стальная спица с кулачком на конце вылетает и сильно, навсегда припечатывает к бумаге букву «а»: на тебе, бумага, букву «а»! И всё, бумага уже с буквой «а», и уже ничего не поделать.
Если мама вдруг ошибалась и впечатывала в бумагу не ту букву, она тут же сминала лист и выбрасывала его себе за спину. Это было красиво, в этом тоже была красота. И беспощадность. Мне это понравилось. Возможно, поэтому, а скорее всего только поэтому я и стал писателем. Конечно, если бы я знал, когда становился писателем, что, для того чтобы стать им, мало печатать на машинке, надо еще быть готовым к духовному подвигу, я бы еще подумал, так ли уж мне нужен этот подвиг. Тем более что подвиг писателя вообще на хуй не нужен никому, кроме него самого, да и то.
Мама не была писателем, и, следовательно, печатала она не романы. Мама, по сути, была фрилансером: она осваивала коммерческие заказы. Это были диссертации вьетнамцев. Я никогда не узнаю, потому что я и не пытался никогда узнать, почему заказчиками моей мамы были вьетнамцы. Мне страшно думать, что в этом есть какой-то смысл или, хуже того, символ, и я надеюсь, что его нет. Дело в том, что вьетнамцы приезжали в наш город учиться. Когда приходила пора защищать диссертацию, вьетнамцы покупали диссертацию у какого-нибудь мощного русского звездолета вроде моего папы. Сначала вьетнамцы покупали контент. Затем контент надо было размножить. Но так как в те времена еще не было принтеров, приходилось размножать контент на машинке, за деньги. Когда