Вот жизнь моя. Фейсбучный роман. Сергей Чупринин
распространение сведений, порочащих и т. п.[47], чем раньше занимались только бесстрашные энтузиасты, встало и на коммерческую, можно сказать, основу. Ксерокопии можно было уже купить, и стоили они недешево, поэтому и меня однажды познакомили с неким жучком, который на подведомственном ему ксероксе деньгу заколачивал, и немалую. Намекали даже, что он на них дачу построил – в Жуковке, тогда, правда, еще не столь знаменитой.
И как не боялся, вы спросите. Может, и боялся, но дело-то было немногим страшнее фарцовки[48] и уж точно менее опасное, чем операции с валютой[49], а ведь занимались в 70-е и ими.
Чего в советские годы по-настоящему боялись, так это слушка, что ты, мол, или твой ближайший друг, или твоя девушка тоже стучите[50]. Старожилы наверняка помнят это характерное похлопывание по плечам – там, где могли бы быть погоны. Кто сказал? Все говорят. Проверить такой слушок было невозможно, опровергнуть, соответственно, тоже. И мне до сих пор стыдно перед некоторыми своими знакомцами, что я в слушок о их причастности, так никем и не доказанной, тоже верил[51].
Иногда слушок был и не ложным, так что многие из моих ровесников вспоминают, что и их тоже пытался завербовать человек из ГБ[52].
Со мною – свят, свят! – никто и никогда таких душегрейных разговоров не вел. Но ожидали их все, и все к ним не то чтобы готовились, но с жадностью слушали, как кому-то удалось-таки ловко отбрыкаться.
Мне было ужасно жалко бедолагу, парня действительно отличного. Но отношения с ним я все-таки свел до минимума и на заседаниях нашей университетской литстудии, куда он тоже ходил, стал говорить осмотрительнее и тех, кто неосмотрителен, пресекать.
Лет двадцать назад я придумал фразу, в видах чистоты идейных риз, конечно, рискованную, но, как и сейчас мне кажется, не лишенную смысла.
Вот эта фраза: советская власть, не к ночи будь помянута, существовала так долго, что и в ней успело нарасти кое-что хорошее.
Например, семинары молодых писателей и, в частности, молодых критиков.
Я сам прошел эту школу: Дубулты…[53] Переделкино… Москва… Сначала как семинарист, потом, спустя десятилетие, как руководитель. И не в том, разумеется, дело, что нас чему-то научили или я – позже – кого-то чему-то научил. Но нам кое-что показали вживе, чего на бумаге не увидишь.
Это первое. А вот и второе. Ну, вообразите, вы заведуете отделом промышленности и транспорта районной газеты «Свет Октября», а именно такова первая запись в моей трудовой книжке, – и вдруг получаете приглашение в Дубулты! Покруче, доложу я вам, было потрясение, чем французская виза в паспорте перестроечных уже лет, и стимул идти в профессию очень основательный.
Наконец, третье – люди, ровесники или около того. Покойный ныне иркутянин Женя Раппопорт[54], что в моем альбомчике «Чуприделки» написал: «Для чупринского музея я согласен быть евреем». Блистательный эрудит, тогда омич, а десятилетиями позже краснодарский профессор (и
Распространение сведений, порочащих и т. п. – согласно статье 190-1 Уголовного кодекса РСФСР, действовавшей с 1966 по 1989 год, «систематическое распространение в устной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно изготовление или распространение в письменной, печатной или иной форме произведений такого же содержания» наказывалось лишением свободы на срок до трех лет, или исправительными работами на срок до одного года, или штрафом до ста рублей. А если означенные действия приравнивались к антисоветской агитации и пропаганде, проводимым в целях подрыва или ослабления советской власти, то в ход могла пойти и статья 70, угрожавшая лишением свободы на срок от шести месяцев до семи лет или ссылкой на срок от двух до пяти лет.
Фарцовка – колыбелью этого явления, широко распространенного в Москве, Ленинграде, портовых городах и туристических центрах СССР, принято считать VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов 1957 года, когда оказалось, что у заезжих иностранцев можно покупать или выменивать вещи и продукты питания, которые у простого гражданина в нашей стране не было никакой возможности приобрести легально. В 1970-1980-е годы, когда железный занавес стал более проницаемым, к фарцовщикам прибавились обычные спекулянты, перекупавшие дефицитные товары иностранного производства у людей, имевших возможность выезжать за границу или пользоваться услугами специализированных магазинов «Березка», где иностранцы за свои покупки расплачивались валютой, а советские граждане сертификатами или позднее чеками Внешторгбанка и Внешпосылторга.
Валютные операции – иметь, как тогда говорили, на руках зарубежную валюту было строжайше запрещено, и людям, выезжавшим за границу, ее обычно выдавали, вместе с зарубежным паспортом, либо поздним вечером перед утренним рейсом, либо непосредственно в аэропорту или на вокзале. Оборотистых людей (см., например, роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита») между тем хватало, и для их острастки в 1961 году был принят указ «Об усилении уголовной ответственности за нарушение правил валютных операций». Дело валютчиков Я. Рокотова, В. Файбишенко и Д. Яковлева, уже отбывавших к этому времени восьмилетний срок наказания, было по настоянию Н. С. Хрущева спешно пересмотрено, а сами они расстреляны. Чего, действительно, не случалось ни с одним антисоветчиком в послесталинскую эпоху.
Стучать – доносить властям о предосудительном, с советской точки зрения, поведении и образе мысли. Стукачество подразделялось на бытовое (скажем, жена отправляла в партком жалобу на неверного супруга), служебное (ну, это понятно – доносы по начальству) и политическое (когда доброжелатели обращались непосредственно в органы государственной безопасности). Вот последних-то доброжелателей, как правило, и называли стукачами, имея в виду не столько тех, кто был движим бескорыстным энтузиазмом и действовал обычно анонимно, сколько тех, кто в итоге вербовки давал соответствующую подписку о сотрудничестве и доносительствовал, что называется, на постоянной основе. Без обсуждения, хотя, впрочем, небезосновательно предполагалось, что такие сексоты (секретные сотрудники) были в каждой, например, студенческой группе.
«Я в слушок о их причастности (…) тоже верил» – «Сейчас, – говорит Наталья Иванова, – даже и не думают о том, как это подозрение могло сломать жизнь. Сейчас это – тьфу, ничего, вынужденное сотрудничество, а порой и доблесть. А тогда, в несвободные годы, подозрение на контакт с органами – позор и приговор» (Н. Иванова, «Знамя», 2015, № 3, с. 21).
ГБ КГБ – эти аббревиатуры, официально расшифровывавшиеся как Комитет государственной безопасности СССР, проходили в приватных разговорах как комитет глубинного бурения или контора. На манер того, как советская власть в тех же разговорах именовалась Софьей Власьевной.
Дубулты – писательский Дом творчества на Рижском взморье, открытый еще в 1946 году. Став в 1991 году собственностью Литфонда Латвии, он стал переходить из рук в руки и теперь бесповоротно продан. Писателям остался только один двухэтажный коттедж на пятачке огромного некогда парка.
Раппопорт Евгений Григорьевич (1934–1977) – критик, литературовед, автор нескольких книг, изданных в Иркутске. Был рыж, бородат и неизменно ироничен, как это и подобало сибиряку-шестидесятнику.