Фиолетовый гном. Николай Бахрошин
слышал от нее эту фразу. Ночь-то она, конечно, спала и даже похрапывала. Серега сам слышал, когда зачитывался до утра каким-нибудь детективом. Но периодически храп затихал, видимо, она просыпалась и продолжала свою тяжелую думу. Поводом для ее беспокойства могло быть все, что угодно: Серегины двойки, повышение цен, международная обстановка. Неважно! Главное – повод.
Странно, как они сошлись с отцом, такие разные по характеру люди, думал потом Серега…
Отец был интересным человеком. С биографией, как тогда говорили. Правда, биография у него складывалась до определенного предела, а потом начались просто факты. Так отец говорил.
Серега узнал, родителей отец потерял в войну и воспитывался в детдоме. Понятно, что такое послевоенный детдом – шпана полуголодная. Мелкие кражи по рынкам, самодельные финки, орлянка, карты под руководством более старших, уже приблатненных приятелей. Воспитанники часто уходили с интернатских коек прямо на тюремные шконки, не успевая хоть как-то определиться в жизни.
Он – сумел определиться, рассказывал отец. Вырвался из этой кузницы уголовных кадров. Отучился в ремесленном, подготовился и поступил в летное училище. Окончил его и стал военным летчиком, офицером. Летал на истребителях МИГ, быстро дослужился до звания капитана и должности командира эскадрильи.
Серега видел, много раз рассматривал побуревшие от времени фотографии, на которых отец запечатлен со своими товарищами-летчиками, в форме и при погонах. На фотографиях у него были веселые, независимые глаза и гладкое, молодое, худощавое лицо. Независимое выражение глаз оставалось у него всегда, но они уже не были такими веселыми, а лицо – таким молодым.
Его военная карьера окончилась в Корее. На этой малоизвестной войне отец получил орден и тяжелое ранение. После госпиталя его комиссовали из армии по состоянию здоровья.
Скорее всего, неожиданная демобилизация сломала его. Конечно, сломала, понял потом Серега. Иначе как можно объяснить тот факт, что при своем высшем, хоть и военном, образовании он всю оставшуюся жизнь работал простым сварщиком, даже на бригадира не соглашался, словно назло кому-то. Ведь мог бы, если бы захотел. Мать сто раз говорила об этом – мог! Но он не хотел. Потерялся батя, оставшись без своего неба…
Серега плохо помнил, слишком маленький был, зато мать часто рассказывала: отец мог прийти вечером с работы злой как собака, неожиданно покидать в старый рюкзак несколько трусов и рубашек, обругать матом жизнь и отправиться, например, в Сибирь, на заработки. Или в Среднюю Азию, или на Дальний Восток, или еще куда-нибудь. Через две-три недели он возвращался, неизменно сообщая матери, что везде хорошо, где нас нет. Единственной его долгой поездкой оказался Норильск. Наверняка у него там кто-то был, – предполагала мать, мрачнея лицом. Маленький Серега долго не мог понять, что она имеет в виду. Кто у него мог быть: щенок или кот, или, может, черепашка? – недоумевал он.
Зачем отец уезжал? За заработками? Вряд ли, сварщик шестого разряда на номерном, военном заводе и в Москве получал тогда