Пятая печать. Том 2. Александр Войлошников
А вылезать на крышу, когда там на ходу поезда резвится кодла беспризорников – это им слабо: как бы не упасть?
И тут нас осеняет великолепная идея, дух захватывает! Штык и Кашчей тут же претворяют идею в жизнь: курочат крышки с дефлекторов, приспускают ребятки шкарятки, приседают, поддерживая друг друга, тщательно целясь в дефлекторные трубы, и, кряхтя от усердия, хезают вовнутрь вентиляции… Шухерная мордаха у Штыка при этом становится такая умная, как у таксы, когда она аккуратно писает в гитару, чтобы на полу следов не осталось! А Ежак на разные голоса изображает разговоры пассажиров в купе, откуда торчат эти вентиляционные трубы и сам же комментирует! Будто бы видит, как во время задушевной беседы за чаепитием соседи по купе посматривают друг на друга, морща носы…
– …ось воны чаи распивают, як на юбилее заседают. А цей тамада, шо сыдить у начале, вин Вано Хенацвале. До жинок вин ого-го! охотник, бо дуже ответственный работник. А цей, шо в сторонке товстяк, тот мовчить, не вступая в прения, бо вин сексот стратехичнохо значения! А чайком усих прихощае, та завлекае харненька товстушка, болтушка та хохотушка – пидполтавская хохлушка!
А ось тута… бачите? Ось-ось на верхней полицы… – голос Ежака становится зловещим, он показывает пальцем вниз, сквозь крышу… – ось лежить, та мовчить суровая особа особой сибирской нации! – тут Ежак закатывает могозначительную паузу. – Потому шо та особая особа руда, рыжа, та ще узхоглаза! Мабуть, помесь «Варяга» з «Корейцем»? Ось, цей хибрид науке ще не ведом! Во хлубине сибирских руд ще не таке бувало… Видтуда таке диво вылезало, бо там ще и марсияне водятся – хуманоиды з червонной планеты – усе воны рудые!..
Всем понятно, это Ежак меня разыгрывает! Весь мой треп про Сибирь припомнил: про братскую могилу моряков крейсера «Варяг» и канонерки «Кореец», про марсианский корабль, упавший в Нижней Тунгуске… все это на сгал повернул! Надо бы обидеться, да не могу, изнемогая от хохота, катаюсь по крыше вагона, и сил моих хватает только на то, чтобы стонать жалобно:
– И-иди ты…
А Ежак зловеще вещает:
– Таке, хлопцы, дило: лежить и мовчить цей рудый сибиряк марсиянской породы. Видать, соби на уми цей хуманоид. А вже дуже пахнэ… фу-у-у, як похано у купе воняэ, шо терпежу усих немае! Ось Вано Хенацвале вентиляцию видчиняет… а вонища зараз ще шибче шибает! Та що же це таке?! – верещит Ежак тонюсенько, изображая хохлушку. – А ось Вано Хенацвале та балакаеть рудому хуманоиду чоловичьим голосом… – и, придав лукавой мордахе зверское выражение, хрипит Ежак гортанным голосом по-кавказски: – Ээй! Кацооо! Па-аслюшай! Ай, нэ карошо так в каампаныи делат!.. Сапсэм ты нэ ка-ароший кацо… в Тыфлысе гаварат: тааких рэ-эзат нада!!! Р-рэ-э-эзаттт!!!
Мы не в силах хохотать по-человечьи, мы хрюкаем, икаем, стонем, повизгиваем, дрыгаем ногами и размазываем слезы по прокопченным, от паровозного дыма, мордасам. Как сказал всезнающий Козьма Прутков: «Продолжать смеяться легче, чем окончить смех». Тут же каждого из нас охватывает азарт сгала. Всем не терпится внести лепту в общее дело ароматизации купе! Голубь и Мыло, перейдя на соседний купейный, там уже дефлекторы курочат. С запасом, чтобы в один дефлектор полностью