Венецианский бархат. Мишель Ловрик
с Бруно и которые были для нее столь же нерушимы, как десять заповедей.
«Мне не нужно говорить, что я люблю тебя».
«Ты не должен спрашивать меня, где я была».
«Если ты заставишь меня рассердиться на тебя, пусть даже на мгновение, я уйду от тебя в ту же секунду».
«Если на лице у тебя появится выражение, которое мне не понравится, это будет достаточно веской причиной, чтобы уйти от тебя».
А у Бруно имелись собственные молебствия. Он говорил себе: «Лучше уж любить кого-нибудь вроде нее. Так легко влюбиться в мягкую, слабую и безвольную женщину, которых находит себе Морто. Так легко влюбиться в кого-нибудь красивого и страстного. Но я выбрал любовь, которая требует от меня большего».
Но с нею любовь не могла претвориться в жизнь.
Сосия отказывалась отвечать на любые вопросы. Он ничего не знал о ее прошлом. Она не желала рассказывать ему о том, откуда у нее на спине появилась вырезанная буква S. Он ничего не знал о тех, кого она любила до него. А ведь они обязательно должны были существовать, потому что она знала все о том, как удовлетворить физическое желание или как возбудить его. Иногда Бруно мрачно думал, что с ним она отрабатывает какое-то руководство по всевозможным позам и способам совокупления, в которых было больше извращенного интереса, чем любви. Теперь он куда меньше беспокоился о Рабино Симеоне – иногда ему даже становилось жалко своего изначального соперника, – чем о легионах неизвестных и загадочных любовников, что были с Сосией и научили ее всем этим захватывающим штукам, которыми она так мастерски владела.
Он не осмеливался спросить, чем Сосия щедро одаряла других, как и не знал, не оттого ли она так редко проявляет к нему нежность, что растратила ее в других местах, – или, быть может, она все же сберегает ее в душе, а его, Бруно, просто желает недостаточно сильно, чтобы высвободить это чувство? Он чувствовал, что не сумел стать для нее настолько привлекательным, чтобы пробудить в ней страсть.
А вот его прошлое Сосию нисколько не интересовало: она не проявляла ни малейшего интереса к его семье и резко обрывала его, когда он пытался поведать ей о своей первой невинной любви – подруге матери с большими и серебристыми, как лагуна, глазами и светлыми волосами. Или о женщине постарше, которая на целую зиму увлекла его воображение только тем, что открыла ставни в ночной рубашке одним ранним утром, когда он с мальчишками направлялся в школу и проходил под окнами ее дома. В тот миг Бруно случайно вскинул голову, заметил тень соска сквозь смятое белье, увидел, как она придавила локтем другую грудь, а та, словно живая, вдруг резко вывернулась, обретая свободу.
Теперь он стал мудрее. За несколько недель, прошедших с того момента, как Сосия впервые вошла в его комнату, он повзрослел на много лет. Заканчивалась весна, и начиналось лето, а он за это время пережил целую смену сезонов страсти и разочарования.
Он мог