Конкистадор. Геннадий Демарев
успел принять участие в одном из плаваний Колумба в Вест-Индию, объездил почти все европейские страны. Чего он только не знал! Едва переступив порог его дома, я привязался к этому удивительному человеку крепче, нежели к родному отцу, – настолько сразили меня его знания и манеры. С этого дня для меня началось самое счастливое время, о котором я до сих пор вспоминаю с величайшим упоением. И сожалением, ибо оно ушло в небытие очень скоро и необратимо.
Специфику работы я усвоил довольно быстро, справлялся с ней споро, так что у меня ещё оставалось достаточно свободного времени для бесед с хозяином и чтения книг в его личной библиотеке. Домой мне все равно не хотелось уходить, поскольку кроме тягостного и унылого одиночества меня там ничего не ждало; разве что иногда, примерно раз в месяц приходил Гонсало. Он сообщал мне школьные новости (правда, оказавшись без моей поддержки, он был вынужден вскорости бросить учёбу), рассказывал о драках с моими бывшими одноклассниками, в которых он неизменно проигрывал. Так что благодаря заботам достойного дона Хуареса я довольно скоро сумел оправиться от горя и снова почувствовать себя человеком.
Но у его дома существовало ещё одно великое достоинство: там жила дочь моего покровителя, сеньорита Хуанита. При первой же встрече она предстала передо мной, как ангел небесный. Это создание обладало белокурыми волосами, – такими же, как у её покойной матери-француженки, – нежным голосом и светлыми глазами. Я полюбил её тотчас же; впрочем, как и она меня. Эта любовь стала великим чудом: обладая животворящей, ободряющей, облагораживающей силой, она шлифовала мой характер да и весь внутренний мир в лучшую сторону, отбрасывая от моего «я» всё лишнее, порочное и грязное, оставляя и совершенствуя лишь наиболее ценное. Эта любовь вошла в поговорку среди жителей нашего квартала; даже священник не раз говорил брачующимся: «Любите друг друга так, как любят Хуан и Хуанита!» В течение первого года эта любовь, если так можно выразиться, просто тлела, словно уголёк в куче золы. Мы всё чего-то стеснялись, наше поведение сковывалось бесчисленными предрассудками, называемыми этикетом и церковными запретами. Но случай смёл всю эту мишуру одним-единственным дуновением.
Произошло это в конце 1524 года, когда зима разразилась небывалыми для наших краёв дождями и бурями. В один из дней, завершив повседневную работу, я собрался уходить, но дон Мигель, взглянув в окно, покачал головой:
– Оставался бы ты у нас, сынок. На дворе такое творится, что хороший хозяин даже собаку не прогонит.
Я и остался, втайне радуясь очередной возможности полюбоваться Хуанитой. После ужина мы разошлись по комнатам, готовясь ко сну. Ничто не предвещало беды. Я улёгся, завернулся в тёплое одеяло, но даже согревшись, долго не мог уснуть. Повертевшись с боку на бок часа три, я услышал за дверью какой-то необычный звук, напоминающий мужской говор. Хозяин не имел привычки бродить по ночам по коридору и, тем более, разговаривать сам с собой,