Флэшмен на острие удара. Джордж Макдоналд Фрейзер
мог задать подобный вопрос, но мне оставалось только выкручиваться как смогу.
– Что мог я сделать, милорд? Вы послали меня за пушками, и …
– И вы вернулись. После чего первой вашей мыслью должно было стать исполнение вашего священного поручения. И что же вы скажете, сэр? Я сам посреди битвы успел напомнить вам, где вам указывает быть честь. Но вы заколебались, я видел, и…
– Милорд! – кричу я возмущенно. – Это несправедливо. Я не вполне понял в этом шуме, что значит ваш приказ, я…
– Неужели вам необходимо понимать? – говорит он с дрожью в голосе. – Я не ставлю под сомнение вашу храбрость, Флэшмен, она бесспорна, – (только не для меня, думаю я про себя). – Но мне не остается иного выбора, как обвинить вас, хоть это и тяготит меня, – в небрежении тем, что … на что инстинкт обязан был указать как на ваш первейший долг – не передо мной, не перед армией даже, а перед тем бедным мальчиком, чье обезображенное тело лежит сейчас в лазарете. Душа его, можете мне поверить, покоится с миром.
Он подошел ко мне, и в глазах у него стояли слезы. Сентиментальный старый лицемер.
– Догадываюсь о вашей скорби: она тронула не только Эйри, но и меня самого. И я охотно верю, что вы тоже хотели бы сыскать себе почетную могилу на поле брани, как и Вильгельм Целльский. Возможно, лучше бы так и случилось.
Он вздохнул, размышляя об этом и, без сомнения, для него было бы гораздо удобнее сказать королеве при встрече: «Ах, кстати, Флэши сыграл в ящик, зато ваш драгоценный Вилли жив и здоров». Но, каким бы испуганным и жалким я ни был, с таким вариантом смириться не мог.
Некоторое время Раглан продолжал распинаться про долг, честь и мою оплошность, и про то, как ужасно запятнал я свой послужной список. При этом, обратите внимание, жирное пятно на своей карьере в виде тысяч солдат, положенных на Альме, этот бесталанный шут замечать не хотел.
– Боюсь, вам до конца жизни предстоит носить это клеймо, – заявляет он с мрачным удовлетворением. – Как это будет воспринято на родине? Не могу сказать. В данный момент мы должны думать о нашем долге в связи с предстоящей кампанией. Там, быть может, сумеем мы найти утешение, (насколько я мог судить, старикашка все еще думал о Флэши, мечтающем найти себе могилу). Мне жаль вас, Флэшмен, и может быть, из-за этой жалости я не пошлю вас домой. Вы останетесь при моем штабе, и я верю, что дальнейшее ваше поведение сделает возможным воспринимать этот промах – как бы ни были ужасны следствия оного – просто как ужасную ошибку, случайную халатность, которая никогда – ни при каких обстоятельствах – не повторится. Но пока я не в силах принять вас назад в то братство по духу, в котором пребывают члены моего штаба.
Ну, это-то я перенесу. Он оглядел свой захламленный стол и выудил несколько предметов.
– Вот несколько вещественных напоминаний о вашем… вашем погибшем товарище. Возьмите их и храните как ужасное напоминание о неисполненном долге, о неоправданном доверии, о чести – нет, я не буду говорить об уроне чести человеку, чья храбрость не вызывает