Мамины глаза. Симон Осиашвили

      Олени вечером доверчивы…

      Их морды в дебрях темноты

      мерцают над погасшей речкою,

      над тайной шепчущей воды.

      Олений лик вплетен в созвучие

      воды, ветлы и тишины.

      Река ведет свою излучину —

      а вы покоя лишены:

      что шепчет им вода вечерняя,

      смывая вкус травы дневной,

      даруя лицам их свечение

      и этот царственный покой?

      Олень склонился над рекой —

      рога, как взрыв над головой —

      и пьет неторопливо.

      Не потревожьте водопой,

      олений короток покой —

      чуть дольше взрыва.

      Спасенный эхом, звук вернется,

      но здесь его уже не ждут —

      уже захлопнуто оконце,

      и лишь ольхи недужный прут,

      быть может, на ветру качнется…

      Следы к дороге приведут.

      Уже телега отстучала,

      и безразлична вновь трава,

      лишь у дощатого причала

      волна качается едва.

      Потом и речка замолчала,

      отговорив свои слова.

      А там и лодки след растает,

      и, завершая долгий круг,

      звук, ставший эхом, перестанет

      тревожить, наконец, мой слух…

      А дальше – тишина пустая.

      Да время валится из рук.

      Моя душа беременна любовью,

      Я чувствую, она вот-вот начнется,

      Когда пересечемся мы с тобою —

      И в каждой моей клетке вспыхнет солнце.

      И кровь по жилам брызнет водопадом,

      И оживет пропитое здоровье —

      Душа освобождается от яда,

      Когда она беременна любовью.

      Сходить с ума от брошенного взгляда,

      Уснуть в ногах, проснуться в изголовье…

      Мне больше ничего уже не надо,

      Когда душа беременна любовью.

      И если бы не наважденье это,

      Я точно что-то сделал бы с собою —

      Но ночь в окне сменяется рассветом,

      Когда душа беременна любовью.

      Такое время дня,

      такое время года,

      что слава не нужна

      и не нужна свобода.

      Должно быть, заодно

      ноябрь и бездомность,

      когда твое окно

      взошло звездой бездонной.

      Похороню крыло

      у твоего порога —

      окно твое взошло

      над бедною дорогой.

      Окно твое взошло,

      последним светом брызнув,

      и слово не спасло —

      такое время жизни.

      Я жизнь освобожу