Синдром астронома. Бразервилль

      Солнце садится, встаёт без клика, веет из чёрных дыр,

      мамы рожают детей индиго, но не изменен мир.

      Дети индиго срывают шоры у городов и сёл,

      дети индиго приходят в школы и забывают всё.

      Мальчик индиго, скажи, надолго ты погостить сюда?

      Нам без тебя – мегатонны долга, нам без тебя беда,

      нам без тебя – гамадрилы, пальмы и техногенный ад,

      ждут кандалы и конец печальный, если уйдёшь назад

      в чрево, в легенды, в созвездье Девы,

      в долгий программный сбой.

      Дяди и тёти индиго, где вы?

      Слились давно с толпой.

      Ночью спишь. Ты ночью слабый голый хоббит.

      Слышишь: кто-то мягко по квартире ходит,

      дремлющий паркет скрипит под ватой пят.

      Спать уже не хочешь, а пришедший вроде

      бы уверен, что все спят.

      Он плывёт по залу тихо и неспешно,

      мебель щупает рукой во тьме кромешной,

      ищет выход, или жертву, или морг.

      Ты застыл и, будто косточкой черешни,

      взглядом бьёшь в махровый морок.

      Это явно не сосед, не пьяный папа,

      очевидно – он догонит, как ни драпай,

      как ни прячься под кровать и за комод,

      хоть святой водой полей, хоть сбрызни граппой —

      он учует и найдёт,

      не позволив даже пискнуть: «дядя, кто ты?»,

      схватит крепко, так хватают дети торты,

      и начнёт преображенье с головы.

      Это тот момент, когда уставший мёртвый

      хочет снова быть живым.

      Он уже на полпути, спешит на ощупь

      и, урча, как лесоруб в сосновой роще,

      тянет пальцы – десять вёртких чёрных змей.

      Накрываешься, истерзанный, не тощим

      одеялом – так верней.

      Может, он и сам попался в сеть жилища

      и пришёл отнюдь не за здоровой пищей,

      может, странный гость – боится темноты,

      а руками шарит – просто тумблер ищет.

      Выключатель – это ты.

      Весна, на солнце вышли дети, кто – спит, кто – лезет на рожон,

      мужчине в вязаном берете внезапно стало хорошо;

      его лицо порозовело, в груди закончилась пальба,

      улыбка явственно и смело образовалась на губах,

      вздохнул, в удобной позе замер, отстала где-то боль, кажись,

      и пронеслась перед глазами несуществующая жизнь,

      прилёг на лавку, чуть не ожил. Народ ходил, как вдоль витрин,

      но некто чуткий из прохожих набрал заветные ноль-три.

      Пекло щеку, трещали птицы. Примчалась пара хмурых лиц,

      и увезла почти счастливца в одну из жаждущих больниц.

      Весны отчалил пароходик,