Джокер старого сыскаря. Юрий Шурупов
один, ростом повыше, толкнул локтем другого и, не отводя взгляд от мечущегося в темноте фонаря, тихо спросил:
– Панкрат, не бесья ли налетелись к нам?
– Чаво баишь[28], Архипушка? Дверь запамятовал запереть? Запри топерь, да айда отсель! – Глуховатый и плохо видящий дед Панкрат без опаски говорил со скитским попом, не подозревая, что перед ними самые обыкновенные живые люди, грабящие молельню.
Голос Панкрата, хотя и слабый, оказался достаточно громок, чтобы привлечь внимание Кати Лапушки и её подельников. Яркий луч света, ударивший по глазам стариков, снова вверг их в оцепенение. Но лишь на миг. Взмахнув руками и дико закричав, они одновременно бросились в дверь, едва не застряв ней. Выскочив на улицу, старики не устояли на ногах. Барахтаясь в снегу, взбиваемом пургой в плотные сугробы, и что-то выкрикивая в ночь, они ползли в разные стороны, то и дело пытаясь подняться, но снова бессильно падали и ползли дальше.
Красное пятно метнулось к двери вслед за стариками…
Вернувшись в молельню, Катя с фонарём в одной руке и серебряным крестом в другой отчеканила будто молотом по железу:
– Кнут! Валет! Уходим! Быстро!
Высветив Глорина с уже наполненной иконами сумкой, она швырнула сверху крест. Мельком взглянув на него, Валет понял всё.
– Ты что? Ты…
– Чего там не ладится, Валет? – Кнут вышел на свет из темноты молельни с очередной, средних размеров, иконой и наклонился к сумке.
Взяв крест за верхнюю перекладину, чтобы не мешал уложить икону, он вдруг отпрянул от сумки с перекошенным лицом. Крест с иконой глухо ударились о деревянный пол. Кнут медленно распрямился, держа перед собой руку и брезгливо перебирая четырьмя ставшими вдруг отвратительно липкими пальцами. Всем своим могучим корпусом подавшись в сторону Кати, он поднёс руку к свету.
Взревев, Кнут опустился прямо на сумку с награбленными иконами, уронил голову на грудь. Глорин с ненавистью смотрел на Лапушку и молчал.
– Шевелитесь! Я сказала, уходим!
Резкий, непривычно жёсткий голос Кати заставил Кнута через силу встать на ноги. Валет торопливо подобрал валявшиеся на полу крест с иконой, как попало сунул их в сумку и, сгоряча не почувствовав её тяжести, широкими шагами направился к почему-то вдруг ярко обозначившемуся дверному проёму.
Ветер стих. Метель улеглась рядом с неподвижно черневшими на снегу тулупами, хранившими последнее тепло стариковских тел. Выкатившаяся луна заливала окрестности ровным, но тоже неживым синюшным светом. Обойдя трупы стороной, бандиты чуть ли не бегом стали удаляться от места страшного преступления. У крайних домов их снова учуяла собака. На этот раз её было видно. Большая и косматая, она выпрыгнула из стоявших у палисадника саней с поднятыми вверх оглоблями. С хриплым лаем бросившись навстречу незнакомым людям, пёс вдруг остановился, сел на снег и, задрав голову, выпустил из глотки душераздирающий вой. Потом взвыл ещё и ещё… Громко, горестно, призывно, нагоняя оторопь на всякого,
Баять – говорить