Синтез двух систем познания академика Раушенбаха. Отсутствует
взаимодействии «обоих полушарий». Классический пример такого типа творчества он видит у Леонардо да Винчи. И вполне открыто говорит об ущербности человека одностороннего, рационалистически настроенного.
Здесь, в идеале целостной деятельности, заключается его, может быть и несознаваемая, близость со славянофилами, с князем В.Ф. Одоевским. Проявляется эта связь и в отношении Б.В. Раушенбаха к Западу. «Западный мир, – утверждает он без всяких экивоков, – очень заинтересован, чтобы мы оказались на периферии мировой цивилизации…»
О том, что внутренняя работа Б.В. Раушенбаха вела его к постепенной «переоценке ценностей», к убеждению, что у рационального миропознания, в том числе и математического, есть свои границы, свидетельствуют и следующие строки: «Когда-то я полагал, что только точные науки занимаются делом. Но эти науки никогда не дадут объяснения феномену человека, неписаным законам, по которым он живет, и сопряженным с ними этическим понятиям – справедливости, совести, умению прощать…» Итак, «точные науки» в области философской антропологии ничего внятного сказать не могут. Раушенбах даже сформулирует, почти языком классического немецкого идеализма, каким является центральное понятие науки о человеке. «Устройство Вселенной, – пишет он, – кое-как объясняют, происхождение жизни – пытаются, а природу сознания нельзя объяснить. Суть же человека, прежде всего, его сознание».
Именно об этом в конце XIX века русский богослов В.И. Несмелов написал двухтомный труд «Наука о человеке». Б.В. Раушенбах и здесь продвигается в основной парадигме русской религиозно-философской мысли. Он четко сознавал, что «у робота нет совести», а человеком может быть только тот, кто совесть свою постоянно испытывает, вопрошает. Со-знание и со-ведение (совесть) в латинском языке вообще обозначаются одним словом – conscientia.
Раушенбах, по-видимому, уже в 1980-х годах понял на примере многих близких ему ученых, что внутренние поиски религиозных основ жизни, «испытания совести», не находятся в прямой связи с участием в общественном богослужении. И он отстаивает право на «внутреннюю веру», о которой много было сказано и русскими мыслителями, даже такими разными, как П.Я. Чаадаев и И.В. Киреевский. Ведь личная вера, порой конфессионально совершенно неопределенная, вполне закономерное явление в обществе, переживающем «болезненный процесс возвращения к Исходному».
По той же причине он еще в начале «космической эры» публично выражал симпатии духовенству как представителям «гонимой Церкви». Известный дуализм личной веры и религиозно-общественной жизни Б.В. Раушенбах считал социально неизбежным. Но сам напряженной внутренней работой старался его преодолеть.
Порой ему казалось, что Церковь «далеко не всегда реагирует на животрепещущие проблемы, волнующие народ», но в такие минуты он невольно отождествлял Церковь с клиром и как бы отделял себя от нее. Это были минуты сомнения. Раушенбах оставил их позади, когда засвидетельствовал