Молодость Мазепы. Михайло Старицький
– из всех орлов Украины – ты «найщыришый» ей сын, «найславетнишый» лыцарь!
– Слава! Слава полковнику Богуну! – закричали кругом казаки.
XVI
Через полчаса гетман сидел уже с Богуном в своем покое, поручив угощенье полковничьей ассистенции дворцовой шляхте. На вечер он приказал созвать всю старшину на «почесный» пир, который он намерен был дать по случаю прибытия славного Богуна и отъезда своего «побратыма» мурзы Ислам-Бея. Теперь же гетман приказал не впускать к себе никого. Они сидели вдвоем с Богуном; перед каждым из них стояла кружка холодного меду, но оба боевые товарища задумчиво молчали, словно подавленные роем нахлынувших на них воспоминаний былого.
Голова Богуна поникла на грудь; сильно поседевшие усы его опускались двумя длинными пасмами; на красивом лице лежал отпечаток глубокой грусти.
Было тихо в комнате; казалось, стены ее вели с людьми немой разговор.
– Да, да! – произнес, наконец, Богун, подавляя глубокий вздох. – Покуда не видал, не теребил ран, все как-то лежало в сердце, словно обломки потопленных «чайок» на дне моря. А теперь все всплыло… Ох!… Все тут так же, как и было, и в замке, и в Чигирине, только Украина надевала тогда свое венчальное платье, а теперь «розшарпана» на две части, не снимает «жалобы» по детям своим!
Он поднял голову, провел рукой по лбу и обвел всю комнату грустным взглядом.
– Я помню, как украшала для гетмана Богдана этот замок Елена, а теперь все в земле – и гетман, и гетманша, и лучшие наши орлы. Остались только такие «недобыткы», как я, что ищут лишь случая, где бы подороже за «неньку» свои головы сложить!
На лице его появилась горькая усмешка и снова исчезла в углах опущенных усов.
– Ехавши к тебе, я пригадывал себе то время, когда мы с батьком Богданом шли от Желтых Вод на Корсунь, на Белую Церковь. Теперь кругом пустыня и разоренье, деревни опустели, города стоят недостроенные.
– Да! – вздохнул глубоко Дорошенко. – Никак не дает доля успокоиться несчастному люду!… С тех пор, как не стало гетмана нашего Богдана, не стало и счастья нашей бедной земле.
– Тут на правом берегу народ от войны хоть страдает, а там, на левом, что делает Бруховецкий, о том и рассказать мудрено.
– Слышу, отовсюду слышу, – проговорил Дорошенко, – теперь через них и гибнет все… Но, – оборвал он круто свою речь и обратился живее к Богуну, – скажи ж мне теперь, друже, где ты был все это долгое время, где скрывался? Ведь, стой, гай, гай! – покачал он с печальной улыбкой головой, – уже четырнадцать лет прошло с тех пор, как я тебя видел. Только иногда слыхал о твоих удалых набегах, да говорили – ты приезжал еще на похороны гетманши…
Глубокий вздох вырвался из груди Богуна, он провел рукой по лбу и заговорил тихо:
– Гой, как далеко пришлось бы «згадувать», чтоб рассказать тебе все! Давние дела помянул ты, друже! Ты знаешь, что я не захотел подписать Переяславских пунктов… Я разломал свою саблю и двинулся… Куда? Я и сам не знал куда, но оставаться больше в Украине я не хотел!
Он махнул рукой, подавил вздох и продолжал