Заговор в начале эры. Чингиз Абдуллаев
обет целомудрия, – в тон дочери ответил Цезарь. – Кстати, если ты все-таки слезешь с меня, я позавтракаю.
Дочь, вскочив на ноги, засмеялась:
– Ешь, ешь. Я не буду мешать.
Но едва Цезарь принялся за трапезу, как в триклиний вошел вольноотпущенник Зимри.
– К тебе гость, – тихо сказал он и, выразительно посмотрев на Юлию, еще тише добавил: – Тот самый.
– Проводи его в таблин,[25] там нас никто не услышит, – так же тихо сказал Цезарь, – и проследи, чтобы нам не мешали.
Едва Зимри вышел, как Юлий поднялся. Дочь с улыбкой смотрела на него.
– Твоя очередная поклонница или нежданный кредитор?
– Ты не угадала, – Цезарь ласково коснулся ее волос, – я все-таки должен буду отдать тебя замуж поскорее, чтобы ты упражнялась в остроумии со своим мужем.
Уже выходя, он обернулся.
– А что ты скажешь насчет Цицерона? Он, правда, женат, но его кандидатура как раз для тебя… – Отец подмигнул дочери.
Юлия оглушительно расхохоталась, представив себе вечно озабоченного консула и оратора своим мужем. «Его унылое лицо способно вызвать только отвращение, – подумала девушка. – А его ораторские качества хороши в суде, но не в конклаве».
И все-таки мать была права. В Риме нет более умного и красивого мужчины, чем ее отец. От этой мысли было радостно и чуточку грустно. Она была единственной женщиной Рима, не имеющей абсолютно никаких шансов. Юлия тихонько вздохнула.
А мысли Цезаря были уже далеко. Предстояла очень важная встреча, и он понимал, как много от нее зависит. У входа в таблин стоял Зимри и еще один вольноотпущенник. Цезарь, указав на него глазами иудею, вошел внутрь. Навстречу ему поднялся молодой высокий патриций, одетый в римскую тогу, окаймленную пурпурной каймой, что указывало на его принадлежность к высшему сословию римского народа.
У него было решительное смелое лицо, могучая, выступающая вперед нижняя челюсть, большие темно-серые глаза, густые брови и упрямо сжатые тонкие губы, постоянно кроящиеся в недоброй усмешке. Впечатление портили бледность лица и внезапно загоравшиеся в безумном блеске глаза. Эту мощную фигуру, тяжелое массивное лицо, гордые безумные глаза знал весь город. Это был Луций Сергий Катилина, успевший прославиться своими вызывающими кутежами и дружбой с отъявленным сбродом «Вечного города». Ему шел сорок пятый год. Двадцать пять лет назад он был одним из самых ярых сторонников Суллы и нажил немалое состояние на проскрипциях сулланцев. По существующему положению, имущество осужденного подвергалось конфискации, а часть его шла доносчику или обвинителю. Награда назначалась за убийство или выдачу даже рабу. За укрывательство полагалась смертная казнь. В списки проскрибированных включались личные враги сулланцев, и Катилина умудрился включить туда даже своего брата, чье имущество он затем наследовал. Уже после смерти Суллы, в год консульства Марка Терренция Варрона Лукулла и Гая Кассия Лонгина, Катилина
Таблин – городской римский дом, состоит из атрия, то есть приемной комнаты, или в больших домах парадного зала, куда входили с улицы через портик и остий (то есть переднюю). За атрием обычно находился таблин – комната хозяина дома, кабинет. Из атрия и таблина коридоры вели к перистилю, внутреннему дворику, открытому сверху и окруженному колоннадой. По сторонам жилые и рабочие комнаты, триклиний (то есть столовая), конклав (то есть спальня) и другие помещения. Дома часто бывали двух– или трехэтажными.