Серый морок дневного неба. Ad libitum, или От фонаря на коду. Маноромижор (сборник). Агата София
собственница, вот в чем дело?
Это – простое объяснение, и оно немного успокаивает тебя.
Бэкстэйдж
…В гримерке спертый воздух.
Навязчиво пахнет парфюмерными отдушками.
Вика поднимает глаза на радиоточку – сделать погромче? Может уже ее выход, а она все торчит физиономией в зеркале.
«Посмотри внимательно на старые фото: лицо, фигура», – сначала она бубнит, потом произносит текст, смакуя каждое слово, как пробуют изысканное блюдо на вкус.
Она повторяет фразу снова, немного добавляя трагического контральто. Затем еще раз, другим голосом, легче. Останавливается на полуслове и вытягивает губы сильно вперед, как для поцелуя, вслед за этим растягивает их в улыбке. Смотрит на себя в зеркало, застыв в позе парадного портрета.
Она еще не потеряла своего очарования, несмотря на наступления возраста сомнительной элегантности. Сидя перед зеркалом в гримерке, Вика – она всех просит называть себя по имени – не придирчиво вглядывается в свое отражение. На сцене, где яркий направленный луч света «возьмет ее» в свои объятия, совершенно не будет заметно все то, что она сейчас скроет под гримом.
Румянец добавит свежести, а детское выражение глаз, единственное, что удивительным образом ей позволила сохранить ее природа неизменным, оживит лицо и сделает его ну… если уж не юным, то молодым, хотя и этого не нужно.
С героиней они ровесницы. Ей нравится героиня.
– Я никогда себе подруг не выбирала – они меня выбирали, – она почти довольна своей интонацией. Ей всегда удаются нюансы.
Ей говорят, что у нее своя неповторимая манера. Она, впрочем, и сама это знает, как еще многое знает про себя: какая сторона ее лица идеальнее для съемки; как действует на зрителя ее улыбка, вырастающая из виноватой в ослепительную, словно бутон, превращающийся в роскошный цветок; еще всякие мелочи, составляющие, в целом, ее образ. Но она всегда, неизменно благодарит за эти слова так горячо, что у говорящего создается впечатление, что он единственный, кто это в ней открыл.
И все-таки голос звучит глуховато. Да и как же иначе – ведь он ударяется о стены маленькой гримерной. На сцене ему будет просторно, там вообще все по-другому. Там.
Воспоминание о репетиции дергает как нарыв.
– Кто говорит о любви? Что ты «делаешь» здесь? Действие у тебя какое? Играешь роковую красавицу? Роковая красавица «надула» губки, это что – твое действие? – режиссер в бешенстве.
Ну не странно ли, что слова «режиссер» и «тиран» начинаются с разных букв!
– Текст! – как это у него получается? Некоторые слова звучат, как удар бича, и вводят ее в ступор. Режиссер недоуменно оборачивается: «Ну?» Оглушительным, как кажется, шепотом из-за кулисы подсказывают текст: «Это – страсть, временное помутнение рассудка!» – но Вика почему-то не может его сказать. Ей прощают. Настоящую эмоцию она выдаст на сцене. Она это может.
Узы дружбы
Ты никогда не вспомнишь всех точных деталей того вечера. Не вспомнишь даже день недели, погоду,