Черная жемчужина. Елена Арсеньева
Что-то давно знакомое, читаное-перечитаное, любимое… какую-нибудь книжку, которая и удовольствие доставит, и успокоит, подобно мартини.
Есть такая книжка! «Алмазный мой венец» Катаева. Катаева Алена обожала еще с тех пор, как прочла «Белеет парус одинокий». Потрясающий писатель, он был рядом с ней всегда: и в детстве, и в юности, и во времена взросления… Мало, кстати, найдется таких уникумов, которые остаются нашими друзьями на всю жизнь. Вот и Юрий Олеша, которого Катаев в «Венце» зашифровал под именем… под ником! – «ключик»: девочкой Алена читала «Три толстяка», а потом «Зависть», «Ни дня без строчки», рассказы – словом, все, что Катаев называл его «чудесной нарядной прозой».
Немедленно захотелось почитать Катаева. «Авиатора Уточкина» или «Любовь», про встречу с дальтоником, который сначала весьма гордился своим умением видеть мир в необычных красках, например, синие груши, а потом готов был все отдать ради любви… забавный, трогательный, невероятно чувственный рассказ!
Алена только собралась встать и пойти в кабинет, где стояли книжные шкафы, поискать сборник Олеши, как ее неудержимо потянуло в сон, и она еле успела выключить свет, а потом заснула. Снились ей синие груши… Кстати, ничего удивительного в этом не было, ей очень часто снились сны в нереальном цвете, хотя никаким дальтоником она не была… да и вообще, к счастью, это заболевание, говорят, не встречается у женщин!
Спасибо, как говорится, и на том.
Из воспоминаний Лены Вахрушиной (если бы они были написаны, эти воспоминания…)
У меня никогда не было отдельной комнаты. Ни-ког-да. Мы вчетвером жили вместе: отец, мать и мы с Миркой, это братишка мой. Комната наша общая, правда, была большая, даже огромная. Раньше, когда квартира принадлежала барину, тут была зала. Мне так нравится это слово… Не зал, зал – это что-то маленькое, а зала… Уважительное слово, солидное. Может быть, в этой зале даже балы давали для таких же угнетателей трудящихся масс, каким был хозяин квартиры. При царизме во всех пяти комнатах жили только трое: присяжный поверенный (соседка, Нина Сергеевна, объяснила, что раньше так адвокаты назывались) Пустошин, его жена и сын. Это аж по полторы комнаты на брата выходило, даже больше, чем по полторы. Конечно, у них была еще прислуга: кухарка, она же горничная, но она жила в боковушке без окон. Пацан пустошинский, конечно, в гимназию ходил, мамаша тунеядствовала, а адвокат наживался на бедах пролетариата и крестьянства, которые пытались отстоять свои интересы перед лицом разжиревших богатеев, но ведь закон в старое время не защищал их, его всемерно гнули по себе имущие классы. Тогда, перед революцией 1917 года, возмущенный трудовой народ и сложил поговорку: «Закон – что дышло, как повернул его, так и вышло». Недаром у этого присяжного поверенного была такая фамилия – Пустошин. Одна пустота с него выходила пролетариату и беднейшим слоям русского крестьянства, никакого толку. Я почему знала, как была его фамилия? Потому что на нашей двери – ну, которая с лестницы в квартиру ведет, – долго-долго висела медная табличка с его фамилией, так витиевато написанной дореволюционным шрифтом, со всякими там твердыми знаками, смотреть противно.