Крест и полумесяц. Кэтрин Полански
не замечала, протягивая ей следующий предмет одежды – полупрозрачную нижнюю рубаху, дымчато-голубую и легкую, как порыв ветерка с моря.
– Это хамиз.
– Хамиз, – вздохнув, покорно повторила Злата.
Несмотря на то, что она фактически находилась в плену, на неизвестность и беспокойство и за отца, и за себя саму, Злата не могла справиться с любопытством, с желанием знать, как здесь все устроено. С ней не случится ничего плохого, просто не может случиться, а такого уникального случая познакомиться с восточной жизнью изнутри не выдастся больше. Вернувшись в Россию, она будет вспоминать это как сказку, пусть страшненькую, но экзотическую. Злата набросила хамиз поверх шаровар – рубаха ниспадала до щиколоток – и вопросительно взглянула на Джанан.
– Завяжи.
Спереди на рубахе был длинный разрез со шнуровкой; Злата справилась с ней довольно быстро. Шелковая ткань приятно холодила тело, широкие, расклешенные книзу рукава оставляли открытыми только кисти рук. Джанан уже протягивала следующую вещь – богато расшитую то ли жилетку, то ли ловушку для кроликов.
– Это фримла.
Жилетка оказалась чрезвычайно удобной: поддерживала грудь и ничуть не мешала. Пожалуй, кролики обойдутся. А такой вышивки Злата никогда не видела – все-таки, на Востоке это особое искусство. Она невольно вспомнила свое домашнее вышивание и поморщилась. Пастушки и птички… Здесь обычная фримла была расшита таким прекрасным узором, что его можно было рассматривать час, и не надоело бы.
Джанан открыла шкатулку, которую принесла с собой, достала оттуда переливающуюся позвякивающую кучку и велела Злате сесть. Через несколько минут на щиколотках и запястьях девушки красовались яшмовые браслеты, и яшмовое ожерелье охватывало тонкую шею. Отступив на шаг назад, Джанан полюбовалась делом рук своих и удовлетворенно кивнула.
– Тебе нужно подвести глаза и выкрасить ногти, и ты будешь прекраснее многих, – улыбнулась она. – Тебе идут украшения, хотя много их не нужно надевать. Твоя естественная красота делает тебя привлекательнее, чем целая гора ожерелий и браслетов.
Злата хотела спросить, зачем же ей становиться привлекательнее, но вовремя прикусила язык. Вопрос глупый: ведь ей ясно дали понять, что тут имеется господин, который любит красивых девушек, и еще какие-то члены его семьи или друзья, которые, надо полагать, тоже не прочь прогуляться в гарем. Проснувшийся не ко времени цинизм подсказал, что если как следует сопротивляться местным обычаям, может быть, на нее не обратят внимания. Или набросятся сразу – вдруг кому-то из этих загадочных восточных мужчин нравятся строптивицы? Злате впервые пришло в голову, что, если она благополучно вырвется отсюда, ее репутация все равно будет непоправимо испорчена. И тогда не придется рассчитывать не только на влюбленного Новаковского, которому семья просто не даст жениться на девушке, побывавшей в гареме, но и на старого ловеласа Изюмского, которому,