Черный всадник. Владимир Малик
кобзу в руки, пробежал пальцами по струнам. Мелодичный перезвон печально поплыл по хате, и к нему добавился такой сочный задушевный голос, который всех заворожил. И полилась чудесная, нежная мелодия.
Та забiлiли снiги, забiлiли бiлi,
Ще й дiбровонька.
Та заболiло тiло казацькее бiле,
Ще й головонька.
Песню подхватил Арсен. Два сильных, красивых голоса, сливаясь в один чистый звонкий поток, задрожали, как ветви явора под ветром, заворковали весенними ручьями, отозвались в сердцах неповторимой красой ясного лунного зимнего вечера…
Песня захватывала, очаровывала, все слушали ее затаив дыхание.
Спыхальский замер, только из-под прищуренного века скатилась по щеке и повисла на кончике уса одинокая слеза. Несмотря на внешнюю грубоватость и болтливость, пан Mapтын был по-детски чувствителен и чуток ко всему прекрасному. Песня растрогала его, разбередила душу, напомнила про нелегкие последние годы жизни, про то, что и у него сейчас, как и у казака из песни, захворавшего в заснеженной степи, никого не осталось, кроме друзей, с которыми он делил хлеб и соль. И когда рассыпался серебристым перезвоном последний аккорд кобзы, он еле слышно прошептал:
– Боже, какие чары! Дьявольские чары! Ваша песня, Панове, то есть высшее проявление вашего духа, вашей поэтической натуры!
Семен Гурко с удивлением посмотрел на поляка.
– Ты правильно мыслишь, пан… Однако не все наши соседи, к сожалению, думают так, как ты. Твои земляки, например, паны Синявские, Сапеги, Яблоновские, Собеские, Потоцкие, лезут на Украину, видать, не для того, чтоб услаждать слух нашими звонкоголосыми песнями, а чтобы набить свое брюхо нашим хлебом, салом да медом, а карманы – деньгами!
– Только прошу пана не причислять и меня к этой компании! – воскликнул обиженно пан Мартын. – Я, мось-пане, дело другое!
Гурко усмехнулся.
– Похвально слышать это. Я с удовольствием жму твою честную руку, пан! – И нежинский казак крепко обнял Спыхальского за плечи. – Но ведь таких, как ты, маловато!.. А если вспомнить, что сделали с Украиной крымчаки да турки! Страшно представить! На Правобережье каждый второй погиб, каждый третий в неволе, каждый четвертый бежал на Левобережье. И только каждый пятый или, может, шестой, если не седьмой, остался еще там, скрываясь и бедствуя в лесных чащах.
– О, пан хорошо знаком с положением края! – в свою очередь удивился Спыхальский.
– Еще бы! Есть голова на плечах! – с достоинством ответил казак. – К тому ж сколько лет ходил с левобережными полками по Украине – то против Выговского с поляками, то против Ханенко с татарами, то против Дорошенко да Юрася Хмельницкого с турками… Дрались они, резались за Богданову булаву, грызлись, как бешеные собаки! Но ни у одного из них не было и нет Богданова ума и Богдановой силы. Вот и довели нашу отчизну до полного разора, проклятые!..
Гурко умолк и задумался. На его высоком, слегка покатом лбу между темно-русых бровей пролегла резкая складка, а на глаза упала печальная тень.
Арсен переглянулся с Романом.