Любовники смерти. Джон Коннолли
вечера позвонили в полицию. Начальник полицейского участка отнесся к заявлению скептически. Он был новичок в этом районе, но знаком с поведением молодежи. Тем не менее он признал, что такое необычно для Бобби Фарадея, что с тех пор, как он покинул бензоколонку, прошло двадцать четыре часа, что Бобби не заходил после работы ни в один из местных баров и что последним его видел, похоже, Рон Невилл. Начальник собрал воедино описание парня, позаимствовал его снимок, сделанный прошлым летом, и проинформировал местные правоохранительные органы и полицию штата о возможной пропаже человека. Ни один из этих органов не проявил большой активности, поскольку они были почти так же циничны во взглядах на поведение молодых парней, как и начальник полицейского участка. В случае пропажи они были склонны ждать не двадцать четыре, а семьдесят два часа, прежде чем предположить, что за исчезновением кроется что-то более серьезное, чем просто пьянство, гормоны или домашние проблемы.
На второй день его родители и друзья начали неофициальный опрос в районе и близлежащих кварталах, но безрезультатно. Когда начало темнеть, мать и отец вернулись домой, но уснуть в ту ночь не смогли, как и в предыдущую. Мать лежала в постели, повернув лицо к окну, прислушиваясь, не раздадутся ли приближающиеся шаги, знакомая походка ее единственного сына, наконец, возвращающегося к ней. Она лишь слегка пошевелилась, услышав, что муж встал и надел халат.
– Что случилось? – спросила она.
– Ничего, – ответил он. – Я хочу заварить чай и посидеть немного. – Он помолчал. – Хочешь чаю?
Но она знала, что он спрашивает только из вежливости, а на самом деле предпочел бы, чтобы она не вставала. Ему не хотелось сидеть с ней, молча, за кухонным столом, вместе, но каждый сам по себе, питая своим страхом страх другого. Ему хотелось остаться одному. И потому она отпустила его, а когда дверь спальни закрылась за ним, заплакала.
На третий день официально начались розыски.
Множество золотистых колосков двинулись как один, бесчисленные фигурки послушно нагнулись в унисон от легкого касания позднего зимнего ветерка, как паства в церкви согласованно кланяется во время службы, ожидая момента освящения Святых Даров.
Колосья шептались между собой мягким, тихим шепотом, напоминавшим прибой далеких волн, и этот шум было странно слышать здесь, в этом удаленном от моря месте. Их бледность нарушалась пятнышками маленьких цветочков, красных, оранжевых и синих, – горсточкой лепестков, рассеянных в океане семян и стеблей.
Колосья пережили жатву и выросли высокими, слишком высокими, а их верхушки сгнили. Сезонное зерно пропало зря, поскольку старик, на чьей земле оно росло, умер прошлым летом, а его родственники дрались за право продажи собственности и спорили о том, как будет поделена выручка. Пока они конфликтовали, колосья вытянулись к небу – море тусклого золота посреди зимы, – приглушенно разговаривая между собой о том, что лежало рядом, скрытое и обдуваемое ветром.
И