Жестко и быстро. Владимир Пекальчук
ил: он не привык получать отпор, особенно от безоружных людей, так что его шок, боль и страх мне почти понятны. Почти – потому что сам я не боюсь. Если я когда-то и знал, что такое страх за себя, – то давно забыл, когда это было, в старческой забывчивости есть свои плюсы.
Мое детство пришлось на тяжелые военные годы, и потому ничего удивительного, что все, чему меня обучал отец – убийство врагов. Вообще-то тренировки начались в четырехлетнем возрасте, но призрак войны витал над моей родиной уже тогда. К тому же отец совершенно правильно полагал, что боевые искусства – путь к самосовершенствованию, и позаботился, чтобы я и все пятеро моих братьев изучили хотя бы один стиль. Было жестко и туго, в день приходилось делать по пятьсот ударов руками и ногами – в четыре-то года, восклицали те, кому я рассказывал о своем детстве. Это действительно выматывало, но таков фундамент, на котором выстроилась вся моя жизнь.
А врагов убивать мне так и не пришлось. Напротив, я каждый день носил еду летчикам упавшего возле города самолета, которых отец разместил на своей маленькой фабрике: у полиции не было помещения для пленных американцев, вот они и обратились к отцу. Американцы в общем-то оказались вовсе не такими чудовищами, какими их рисовало мое воображение. Отец обращался с ними так хорошо и великодушно, как мог, хотя многие жители, обозленные бомбежками, требовали пыток или даже казни. Для меня же общение с пленниками стало полезным опытом, я впервые сумел взглянуть на привычные вещи с точки зрения человека из совершенно иной культуры.
А вот следующая картина. Горы, мы с друзьями охотимся на кабанов, все, что у нас есть, – наши кулаки и заостренные палки. Когда я рассказываю об этом, больше всего удивляются те, кому приходилось охотиться на кабана с ружьем или крупнокалиберным пистолетом. Мол, с палками – да на кабана?! Просто ружей у нас не было, а кушать хотелось. Война, голодно, такие дела.
Как правило, люди, привыкшие к оружию, не мыслят, как можно без него обойтись. Свои собственные руки они не воспринимают как оружие. В чем-то они правы: чтобы кулак стал равен мечу или молоту, надо приложить очень много усилий.
В двенадцать лет я, желая проверить свою мощь, устроился на скотобойню. Свиней, многие из которых были под двести кило, там убивали деревянным молотом, но я убивал их кулаком. Одним ударом любой руки. Все удивлялись, как я, двенадцатилетний мальчик, метр в сандалиях, так могу. Они не знали, что в четыре я начинал с пятисот ударов в день.
Медведь поднимается на задние лапы, возвышаясь надо мною почти вдвое, жить остается всего ничего, и картины моей жизни начинают проноситься перед глазами быстрее.
В тринадцать я приехал в Токио. Послевоенный город встретил меня беспорядками и нищетой. Приходилось туго, у меня не было ни жилья, ни денег. Спал на вокзалах и в храмах, приходилось заглядывать и в мусорники. Не скажу, что этот год мне вспоминать приятно, но лишения закалили мой характер так же сильно, как тренировки – тело.
Затем произошла судьбоносная встреча. Я стоял в очереди за бесплатной едой, случилась ссора. У подоспевших полицейских возникло затруднение с буяном, и я им помог. Конечно же им было крайне удивительно получить помощь от тринадцатилетнего паренька, который смог то, чего не смогли они. Так я встретился с человеком, который принял немалое участие в моей судьбе. Я некоторое время жил у него, в благодарность за кров и еду давая ему уроки тайхо-дзюцу. Инспектор же помог мне закончить обучение и устроил работать преподавателем в полицию.
Да, я стал знаменитостью уже тогда. В четырнадцать лет я обучал профессиональных полицейских и, глядя на это со стороны, теперь понимаю: да, это было необычно и удивительно для любого, кто не знал, что в четыре года я делал в день по пятьсот ударов руками и ногами. А тогда мне все казалось нормальным, ведь я мог и умел то, чего не могли полицейские.
Мой стиль, жесткий, но эффективный, показался им идеальным для послевоенного Токио, где банды якудза нередко превосходили полицию по части боевой подготовки. Чтобы проверить и доказать эффективность моей методики, я вовлекался в операции полиции. Одно из самых ярких воспоминаний – как меня во время беспорядков высадили в самой гуще событий, а час спустя за обезвреженными бунтарями приехало шесть грузовиков. Неудивительно, что вскоре я заработал себе прозвище «подразделение подавления беспорядков из одного человека».
И пошло-поехало. В семнадцать я открыл свое додзё и обучал полицейских самообороне. В девятнадцать – основал «Общественную ассоциацию карате». В двадцать один я уже преподавал в Америке, а затем и по всему миру, включая Интерпол. Мой стиль, быстрый, жесткий и эффективный, принимали все. Люди, не обученные владеть своим телом как мощнейшим оружием, искренне поразились, когда я, при росте едва ли полтора метра и весе шестьдесят шесть кило, на показательном выступлении сломал руку американскому копу, который был на тридцать сантиметров выше и весил девяносто пять. Многие так и не поверили, что это была досадная случайность. Что я не нарочно это сделал, а просто немножко перестарался, слегка переоценив рост и вес противника.
Дальше моя жизнь пошла по закономерному пути. Признание, ученики, додзё во многих странах мира, собственный