Птичка. Лара Вивальди
тонкие «пальцы пианиста» к её подбородку и слегка наклонил её голову набок.
– Вот так вот, – прошептал он, не отрывая глаз от её лица. – Только не шевелись!
Валентайн принялся рисовать. Сначала он попытался медленно и аккуратно отобразить овал лица, потом быстро и очень искусно навёл глаза, нос, волосы и заметил:
– Что за привычка следовать моде? Эти красные губы выглядят не только до ужаса неестественно, но ещё они никак не поддаются рисованию. Вот как, по-твоему, имея чёрный карандаш, я должен не испортить твои губы? А!?
– Я не знаю, – растерянно произнесла Розали.
– Не шевелись!
– Но я больше не могу не шевелиться! Я больше не чувствую своего правого плеча, а по пальцам бегут мурашки. Ты присмотрись: мои руки уже посинели!
– Не-ет, – протянул художник, поглядывая на дрожащие пальцы Розали. – Нет! Они лишь только побелели… Слегка. Лёгкий оттенок мертвенной белизны визуально делает твои руки выразительнее… Я никогда не перестану повторять: у меня ещё никогда не было такой модели, как ты. Ты рождена для позирования… И ни одни руки в мире не сравнятся с твоими. Ты только взгляни на них!
Девушка краем глаза взглянула на свою дрожащую руку. Ощутив смятение, которое так легко можно спутать с обыкновенным волнением, она резко убрала руку, воскликнув:
– Всё! Хватит!
– Ну-у-у, – промычал Валентайн. – Как всегда, нужно помешать своей неусидчивостью родиться новому шедевру! Боже! Как так можно?! Как так можно? Никакой взаимопомощи.
– Взаимопомощи?! – воскликнула девушка, усердно смахивая тряпкой густую пыльную пелену со стола. – Какая взаимопомощь?..
– Той, которой нет в наших отношениях, – воскликнул художник, приподняв указательный палец правой руки вверх.
Наступило минутное молчание. Розали продолжала с усердием смахивать густую пыль. Пыль собиралась в клочья, отрывалась от ровной гладкой поверхности, кружилась, кружилась, а после медленно спускалась на пол. Валентайн внимательно наблюдал за этой картиной. Девушка пыталась как можно дольше молчать. Однако в отличие от Валентайна, у неё это не очень хорошо получалось. Смятение сжимало её изнутри, ей было трудно дышать. Девушка почувствовала такого рода боль в груди, словно носила узкий корсет. Она ощутила на своих щеках яркий жгучий румянец.
– Да-а-а, – протянул художник. – Кажется, я и сам не понял, что сказал. А ты поняла, о чём я говорил? Нет?.. Ну, не молчи! Жозетта бы… или как там её?
– Жозефина, – спокойно ответила Розали.
– Без разницы, – махнул рукой Месье Валентайн и, словно поверженный, упал в своё мягкое скрипучее кресло. – Жозетта, Козетта, Жозефа…
– Жозефина, – повторила девушка.
– Я же и говорю: без разницы! По-твоему, этой женщине-пышке мои речи кажутся доходчивыми?
– Вполне, – пробормотала Розали.
Она было хотела спросить его о чём-то и даже приоткрыла рот, собираясь с мыслями, но художник опередил её:
– Мне