Саломея, или Приключения, почерпнутые из моря житейского. Александр Вельтман
Федосеевича на службе по откупам.
Григорий Иванович был в старину кос и сохранил этот недостаток и в старости.
Лукьян Анисимович и в молодости и в лета мужества был рыж; но под старость лишился прекрасных волос своих, а клочки на висках поседели.
Григорий Иванович жил уже домиком, а Лукьян Анисимович не умел сберегать нажитого и потому продолжал службу по части хождения по делам.
– Вот кстати пришли! здравствуйте, Григорий Иванович; садись, брат, Лукьян Анисимович… Иван! наложи Лукьяну Анисимовичу трубку.
– Я сам наложу-с, Памфил Федосеевич.
– Ну, накладывай. А что, Григорий Иванович, ведь вы, кажется, продолжаете читать книги?
– Не засну, сударь, без чтения. Вчера, например, прочел очень занимательный журнал. Ах, как ругается! да еще кого ругает-то: Александра Петровича Сумарокова! такую экзекуцию задал, что ужас!
– Уж чтоб теперь был такой сочинитель, как Сумароков, да уж я не знаю! – сказал Лукьян Анисимович, закурив трубку и подсев важно к Памфилу Федосеевичу, с желанием принять участие в разговоре. – У меня, правда, только одна часть его сочинений: ну, да уж наслаждение! уж надо сказать! Чуть свободное время – я и читаю; тысячу раз перечитал, ей-богу-с. А уж чем больше читаешь, тем как-то все лучше. Что нынешние книги! мой Ваня таскает их на дом кучу. Вот журналы-то, журналы, что вы говорите, Григорий Иванович, да я в толк не возьму: писано как-то без расстановки, да всё слова какие-то особенные.
– Нет, Лукьян Анисимович, не говорите. Правда, есть слона, что вдруг и в толк не возьмешь, а как подумаешь хорошенько, так это то же слово, да по новому правописанию; примером, по-нашему был Кишот, а теперь пишут – Кихот: гораздо нежнее; в наши времена Невтоном называли одного астронома, а теперь – Ньютоном, так-то и прочие все слова: примером, вот я вчера начитал: Пафос, что бы это значило? Думал, думал, наконец, догадался, что это тот же Бахус.[33]
– Да что ж нового-то в журналах?
– Как что?
– Намедни развертываю, дай, думаю, прочту что-нибудь новенькое. Ай да новость: Колумб открыл Америку!
– Не знаю, верно вам какой-нибудь старый журнал попался.
– Нет, не старый!
– Постой, Лукьян Анисимович! Ну, что ты споришь; знаешь ли ты хоть кого-нибудь из сочинителей?
– Где ж их знать, Памфил Федосеевич: сроду не видывал; да и где ж их видеть? Они в люди не показываются. Слава богу, кот уж двадцать лет в Москве живу, а нигде, просто нигде в маза не видал сочинителя.
– Ну, а я тебе покажу всех до единого! Хочешь?
– Не знаю; а любопытно было бы посмотреть.
– А, знаю, – сказал Григорий Иванович, – у Памфила Федосеевича, верно, ихная книга с портретами.
– Нет, брат, живьем покажу!
– Да где же?
– Отгадай!
– А! говорят, что выдумали какие-то особенные вечера, где их собирают сочинять стихи.
– Литературные?
– Та-та-та, именно!
– Не знаю, – сказал Григорий Иванович, – а я не так слышал; я слышал, что на литературные вечера для того собирают сочинителей,
Бахус – в древнеримской мифологии бог вина; Пафос в переводе с греческого означает сильно возбужденное, вдохновенное состояние человека. Белинский ввел это необычное для современной ему критики слово в литературный обиход. Заставляя Панфила Федосеича так нелепо мудрить со словом пафос, Вельтман подсмеивается над терминологическим новаторством Белинского.