Танцующая душа. Антонина Александровна Каримова
клянусь жизнью матери и отца, я выключала свет в прихожей, когда уходила гулять, а сейчас прихожу – он горит…
Сделала открытку и подписала ее папе Гумеру: «Ты мой самый любимый цветок!»
Готовилась к уроку литературы, читая вслух сказку:
– И оказалась молодая царевна со спидом своим…
Я с удивлением заглянула к ней в текст. Оказалось, с Аспидом – змеем из сказки Андрея Платонова.
Конспектировала биографию Андрея Платонова и на мой совет закругляться, не расписывать много, категорично возразила:
– Нет. Надо уж до самой смерти…
Я доедала остывший суп со словами:
– У меня даже жир к ложке пристает.
Услышав, Юля бросила реплику:
– Мама, это их личное дело. Может быть, они скоро поженятся…
Однажды попросила Гумера расписаться в дневнике:
– Очень уж нравится мне твоя подпись – такая красавица!..
Шли с ней по улице, и она, глядя на проезжавший транспорт, предложила:
– Хочешь, я буду называть тебе породы машин?..
Поступив в академию русского балета имени Агриппины Яковлевны Вагановой, рассказала, приехав из интерната:
– У нас в академии есть дяденька, трубы чинит. Он все время в рифму говорит – вылитый писатель…
Принесла черновик объяснительной записки мальчика воспитателю:
«Я, Колесников Александр, бегал к девочкам на этаж, чтобы спросить у Маши, что ей подарить на день рождения»…
Разгадывала кроссворд, читая нам вслух:
– Барабанова баронесса?
Я в уме успела перебрать бубны, тамтамы, Гумер вспомнил какую-то княжну Барабанову (скорее имея в виду Тараканову), а она через минуту поправилась:
– Баранова баронесса! (Овца, оказывается, подразумевалась.)
Однажды Гумер спросил ее:
– Юлька, ты знаешь, что означает выражение «не щадя живота своего»?
Та уверенно выпалила:
– Да. Это не жалеть свой живот и кушать всякую гадость…
Познакомившись с девочкой, она удивилась соответствию имени и фамилии:
– Представляешь, Соня и – Суркова…
Написала стихи:
Время не ценится, время теряется,
время летит и не знает границ.
Оно незаметное, оно мимолетное,
оно не такое, как пение птиц.
Росла доброй, сострадающей, и меня беспокоила ее душевная ранимость. Трудно же пройти по земле с бесчисленным множеством букашек-козявок, на кого-нибудь не наступив. А она вменила себе в обязанность оберегать всех копошащихся в земле существ.
– Осторожно! – кричит мне. – Там же гусеничка.
Или паучок, улитка, или дождевой червяк, выползший на асфальт после дождя.
Иногда я остерегалась, аккуратно ступая по дороге, но когда спешила, сердилась:
– Ну, нельзя же так. Не могу же я подпрыгивать на каждом шагу. Не прилично.
– Но там же существа! Разве убивать прилично? Они же чьи-то детки! – припечатывала меня к позорному столбу.
– Но существуют неизбежные вещи, смерть например. Ничего вечного нет. Так же, как