Безымянная. Юзеф Крашевский
осторожности. С Белянской улицы машинально побежала на Медовую к Капуцинам, опустилась на колени молиться, а, увидев в конфисионале сидящего старичка с седой бородой, который никого не исповедовал, подошла к нему, целуя ему руку. Монах подумал, что она хотела встать на колени для исповеди, и указал ей место.
– Отец мой, – сказала она потихоньку, – я не готова к исповеди, но пришла как к духовнику за советом… Я очень бедная… людей боюсь… не откажите мне в отцовском слове.
Старичок мягко наклонился.
– Чего ты хочешь, дитя моё?
– О! Я очень бедная, – повторила она, – у меня бедная мать, маленькая больная сестра… Ожидаю помощи от опекуна, от человека, который должен прибыть в Варшаву… Не знаю, где его искать, как о нём спросить, хотя…
– Он дал тебе какое-нибудь указание? – спросил ксендз.
– Да, отец мой, но, зная, что человек этот был преследуем, не смею использовать указание, чтобы… чтобы не предать его.
– Очень хорошо делаешь, будь осторожной.
– Но перед тобой, отец, как на исповеди…
И Хела поведала фамилию опекуна и вместе банкира, у которого могла о нём узнать.
– Старец положил на уста палец.
– Тихо, – сказал он, тихо… достаточно! Понимаю… У Капостаса велел узнать о себе…
– Так точно, отец…
Старичок наклонился к её уху.
– Не самую лучшую тебе скажу новость… Капостаса кто-то предал… его искали в Варшаве, арестовать хотели, вынужден был бедный бежать либо сидит где-то в укрытии.
– А! Несчастная, что же я предприму! – ломая руки, воскликнула Хелена.
– Это не затянется, – прибавил капуцин, – будь спо-кой-на, вернётся он, вернётся… выплывет наверх, когда придёт пора… Но вы должны ждать до Великой Седмицы, как вам указано… И будьте в хорошем расположении духа – Бог велик!
В эти минуты с другой стороны конфесионала застучал опускающийся на колени для исповеди какой-то мужчина, Хела поцеловала руку старичка и ушла.
Несмотря на утешения монаха… её сердце обливалось кровью – она чувствовала последнюю потерянную надежду. Время шло так медленно, а бедность была такой страшной для больного ребёнка!
Шла она улицей задумчивая, погруженная в себя, прибитая, не обращая внимания на толпы, которые проплывали мимо. Яростная боль, какую она узнала, сделала её почти бессознательной; не думая, что столько людей обратили на неё взгляды, пройдя несколько шагов, она остановилась, заламывая руки, подняла голову наверх и плакала. Онемелая, прекрасная как статуя, простояла она так какое-то время, не ведая, что делалось вокруг.
Была она в эти минуты такой красивой, такой восхитительной, а её фигура выражала боль такую глубокую, что все проходящие, начиная от нищих, останавливались, смотря на неё… Вокруг, как венком, окружили её любопытные.
– Боже мой, какая она красивая! – восклицали одни.
– Но что же случилось? – говорили другие.
– Чего она так несчастна? Что