Безымянная. Юзеф Крашевский
расспрашивал дальше. Пани Ксаверова даже заметила, что в этом должна быть какая-то цель, догадаться о которой было трудно. Он знал историю Хели прошлых лет и её сиротства только понаслышке… теперь очень тщательно начал изучать и склонял вдову, чтобы ему её рассказывала. Не была она также тайной. Поражающая красота девушки до некоторой степени это объясняла – она пробудила заинтересованность везде, где только не показывалась.
– Как же, прошу вас, – спросил, любопытствуя, Папроньский, – при ребёнке не было также следа, знака, медальона… так как это всё-таки в обыкновении?
– Никакого, – ответствовала Ксаверова, – за исключением имени Хелены Людвики, которое с собой принесла. Доктор отдал мне метрику, выданную в костёле св. Креста, свидетельствующую, что там был крещён ребёнок неизвестных родителей, которого костёльные бабки и деды держали до крещения, и дали ей имя Хелены Людвики… Безымянной.
Со смертью доктора исчез всякий след происхождения ребёнка… тайна сошла с ним в гроб.
Папроньский слушал, расспрашивал, казалось, всё хочет запомнить, и, утешив съёмщицу и сильно вздохнув несколько раз, поклонился и вышел, прося её, чтобы о плате не беспокоилась.
Пузонов не переставал выслеживать все шаги той, которой выдал приговор, что должна была пасть жертвой. Во время, когда Хелена выходила из дома в костёл ксендзов капуцинов, один из этих сторожей шёл за ней и набожно в дверях при случайной ловкости произнёс несколько раз молитву Богородице, в то время, когда Хела расспрашивала старца. Чистой выгодой для него было, что молитовку толкнул Господу Богу и вместе земное дело от этого не пострадало. Из костёла он пошёл за ней по улице, был свидетелем, как её окружил народ, как изумлялся Баччиарелли, и за художником не спеша вернулся на Белянскую улицу. Итак, он сдал, кому следовало, точный рапорт о всей этой экспедиции и со спокойной совестью пошёл на пиво.
Пузонов, узнав о том, что произошло, был крайне недоволен и неспокоен, в сущности, объявление такой необыкновенной красоты такому человеку, как Баччиарелли, который мог предать её огласке, совсем не было ему на руку.
Придворный художник сам считался великим любителем прекрасного пола, а что хуже… деятельным пособником различных неофициальных панских любовниц. Его вмешательство грозило опасным соперничеством и омрачением мира.
Пузонов не желал себе бороться с соперниками, боялся глаз, с любопытством обращённых на дом и женщину, на его действия, предвидел препятствия, трудности и, по крайней мере, недоразумения. Хотя не очень стыдливый, генерал предпочёл бы, чтобы люди о том не знали. Поэтому в тот же самый вечер он вбежал к старостине, кислый, раздражённый, требуя поспешности и жалуясь на события.
Он вошёл немного раньше обыкновенного. Бетина спала после обеда, он испугал её шумной интрадой… испортил настроение, но так был занят собой и своим делом, что даже не попросил извинения у протекторши и, не дав ей хорошенько проснуться, начал с резких вопросов.
– Что