Белый архив. Ник Нилан
еще не крещенный, угадала?
– Предположим, а что?
– Хочешь узнать, что случится, когда тебя крестят?
Я взглянул на родителей, которые о чем-то говорили, наблюдая за нашим общением.
– И что же? – спросил я.
– С месяц назад эта – Латифа кивнула в сторону своей матери – повезла меня на прогулку. Там она поравнялась с еще тремя колясками и пока чесала языком с другими мамашами, я от скуки начала гнать на маленьких засранцев. Прикинь мое удивление, когда один из них ответил. Прям, как сейчас ты. Он тоже оказался перерожденным. В прошлой жизни работал на стройке, и ему на башку упала плита. Он проснулся в больнице, думал, выжил. А хрен там, реинкарниловался.
– А остальные?
– Молчали. Видать, и вправду впервые живут. Я то обрадовалась: брат по несчастью, будет теперь с кем потрепаться, чтоб умом не тронуться. А потом его крестили.
– И что произошло?
– Не стало его нахрен. Малец остался, а строитель в нем умер.
Латифа забавно трясла ручками и мило вякала в понимании родителей, что вызывало у них только улыбку.
– Видела его потом, но он уже не отвечал мне – продолжила Латифа. – Только мямлил что-то. Я потом долго над этим размышляла. Думаю, когда ты умираешь, твоя душа переходит в новорожденного. А когда его крестят, душа, так сказать, очищается от прошлой жизни и живет теперь новой. Поэтому, не знаю, как ты, а я планирую свалить, как только на ноги встану.
– Постой-ка – проговорил я, какое-то время переваривая тревожную информацию. – Она не твоя настоящая мать?
Я указал рукой на соседку.
– Ты смотри, – сказала соседка моей матери – наверное, что-то о нас говорят.
– И как это до тебя дошло? – Латифа развела руками, обращаясь ко мне. – Пока жил в теле младенца, отупел до его уровня? Моя настоящая мать живет в Польше, и, наверное, с горя убивается последние полгода. Уверена, она меня примет, когда выслушает. У тебя то остались родственники в той жизни? Есть, к кому вернуться?
– Это и есть моя жизнь! Я прожил тридцать лет, пока мне не прострелили череп. А очнулся в послеродовой, в своем же теле, только детском.
– Твою мать. – У Латифы было не менее удивленное лицо, чем у меня после её рассказа. – Просто вынос мозга.
– Точнее не скажешь. Хуже наказание сложно придумать.
– Ты совсем идиот? Не догоняешь, как тебе повезло? Да я бы все отдала, чтобы заново начать свою жизнь. У тебя есть возможность что-то изменить, исправить ошибки, улучшить свое будущее.
– И все это успеть до крещения? Интересно, как? Не подскажешь способ?
– Дылда взрослая. Придумай что-нибудь. Или не придумай. Мне плевать. У меня то есть план.
– Дерьмо твой план. Ну, сбежишь ты от мамки во дворе. И куда потом?
– Чем дальше, тем лучше. Главное, из города свалить. А там кто-нибудь, да приютит. Хоть детский дом. Все лучше, чем помирать. А как подросту, найду способ свалить в Польшу к маме.
Мне вдруг стало жалко маму Латифы. Не ту, что в Польше, а эту, которая стояла рядом