Пуговицы (сборник). Ирэн Роздобудько
мне даже нравилось лелеять и культивировать свои страдания. В конце концов, я был достаточно романтичен, увлекался Блоком, романами Стивенсона и ничего не имел против, чтобы в моей жизни появилась Прекрасная Дама. И не мифический собирательный образ, а вот такая – реальная и осязаемая. На какие-то несколько недель мне вполне хватило воспоминания о ее осязаемости. Я только то и делал, что восстанавливал в памяти каждую минуту той ночи и ловил себя на мысли, что делаю это, как… монтажер, а не как любовник. Мне важно было восстановить пленку, но не ощущения. Вот когда я восстановлю ее с точностью до секунды и прочно закреплю в памяти – тогда, рассуждал я, предамся чувственному восприятию. Очевидно, уже тогда во мне проснулся тот, кто, по словам Блока, «отнимает запах у цветка»… Я даже злился на себя, когда, восстанавливая очередной обрывок (вот молния прорезает небо и ярким отблеском на долю секунды освещает изгиб бедра!), покрывался испариной и упускал нить воспоминаний. Приходилось прокручивать все заново.
Я просыпался совершенно разбитым, лениво ковырял завтрак, поданный мамой, и брел в институт. Энтузиазма у меня не было никакого.
– Ты ведь так мечтал об этом институте! Чего ж тебе не хватает? – не выдержала однажды мама. – Вспомни, сколько труда стоило это поступление! К тому же, если ты будешь нормально учиться, у отца появятся основания сделать тебе освобождение от службы в армии.
Отец недовольно нахмурился, и, заметив это, мама переключилась на него:
– Да, да! И не нужно хмурить брови – у нас единственный сын! Вспомни, что случилось с Верочкиным мальчиком! Дениска пойдет в армию только через мой труп!
Они заспорили, и я выскользнул из квартиры.
2
Пленку с воспоминаниями я так и не восстановил. Мешали запах, вкус, звук, моменты беспамятства и экстаза, которые я не мог воспроизвести. И я бросил это бесполезное и изнуряющее занятие. Я обратился к настоящему, в котором она стояла у кафедры, выходила из института, шла по городу, заходила в магазины и кафе. Я начал следить за ней. Шел на большом расстоянии, чтобы она, не дай Бог, не заметила. Я изучил распорядок ее дня, видел, как она гуляет с дочкой, знал, что ее любимое кафе – в помещении городской бани. Однажды, когда она вышла из него, я, бросив слежку, зашел, пытаясь угадать, за каким столом она сидела, и угадал безошибочно – по марке недокуренной сигареты…
Следующей стадией моего безумия стал… цинизм. То есть я попытался вызвать его у себя. Я снова прокручивал обрывки пленки, но на этот раз окружал ее ореолом неимоверного китча. Это было нелегко. Ну что, собственно, произошло? Курортный роман, нет – романчик, хуже – пошлая интрижка скучающей дамы с неопытным юнцом, одна проигрышная партия в настольный теннис. Но когда у меня доходило дело до скользких словечек, определяющих все, что предшествовало соитию, – я грыз зубами подушку. Чтобы окончательно все разрушить, мне нужно было сделать подлость – поведать об интрижке двум-трем друзьям-сокурсникам, при этом быть