Катакомбы. Валентин Петрович Катаев
Петей степь.
Вдоль балок тянулись белые мазанки больших украинских сел. Солнце жарко блестело в мелкой воде ставков, где плавали гуси и утки. Стали попадаться ветряные мельницы.
Все было невиданно, все было ново. Но главная новизна заключалась в яркости и силе солнечного света, как бы в светоносности самого воздуха, накаленного, пронизанного не только видимыми лучами солнца, но также и невидимыми – теми таинственными, лежащими за пределами спектра ультрафиолетовыми и инфракрасными лучами, которые с ощутимой силой касались Петиной кожи, льнули к ней, почти обжигали.
В самолете становилось все жарче, все душнее. Но это была какая-то легкая, целебная духота.
Петя замечтался, его стало клонить ко сну, но вдруг он вспомнил, что надо писать открытки. Теперь они могут выйти совсем замечательные. Мало того, что там будет неотразимая пометка "на борту самолета", – к этому теперь можно прибавить еще более небрежным, даже еле разборчивым почерком великолепное "на бреющем полете". Шутка сказать! Нет, товарищи, такой случай пропустить нельзя, такой случай бывает раз в жизни!
Петя встрепенулся и стал торопливо доставать из нагрудного кармана письменные принадлежности.
Но их не оказалось, они исчезли.
Петя вскочил с кресла и тут же почувствовал, что на его голове что-то подскочило и съезжает на лоб. Он схватился за голову и обнаружил, что копки нет, а вместо нее надет венок из ромашек.
Галя в Петиной кепке набекрень сидела в хвосте самолета на чемоданах и, болтая ногами, рисовала Петиным карандашом на Петиных открытках.
– Ну, это уже черт знает что! – воскликнул мальчик, густо краснея.
Он больше всего на свете боялся показаться смешным. И вот именно теперь, в самый высокий, почти торжественный момент героического бреющего полета, на глазах у пассажиров он оказался в таком юмористическом, просто дурацком виде: взъерошенный, обманутый, с венком на голове. Он готов был заплакать от злости и обиды.
– Сейчас же отдай мои письменные принадлежности! – сказал Петя, сверкнув глазами, черными, как антрацит. – Слышишь? Сию же минуту!
Но девочка ничуть не испугалась. Она замахала руками и вдруг залилась таким простодушным, чистым смехом, что показалось, будто в самолете стали звонить в маленький хрустальный колокольчик.
– Не смей портить мои открытки, – отчеканил Петя, – не смей рисовать на моей бумаге! Она мне нужна для научной работы! Понятно?
Но, очевидно, девочке это было непонятно, так как она сморщила нос и дерзко показала Пете язык.
В один миг он забыл, что является вице-президентом кружка юных натуралистов, и ринулся в бой, воинственно выкрикивая:
– Отдай открытки! Отдай кепку! А то знаешь…
Он хотел ее схватить, но она, как обезьянка, прыгала по чемоданам, увертывалась, падала, хохотала, выскальзывала из рук.
– Папа! Ну папа же! – плаксиво взывал Петя к отцу. – Скажи ей, пусть она сейчас же отдаст мои открытки!
Но все симпатии Петра Васильевича были на стороне быстрой, ловкой