Два капитана. Вениамин Александрович Каверин
упор, но он меня не узнал. Он постарел, нос стал какой-то утиный. И кудри были уже не те – редкие, грязные, седые. От прежнего молодцеватого Гаера остались только усы кольцами да угри.
– На груди и брюхе животного, – продолжал Гаер с хорошо знакомым мне назидательно-угрожающим видом, – вы найдёте сосцы, известные как органы молочного развития ихних детей.
Он, он! Мне стало смешно, и Катя спросила меня, почему я улыбаюсь. Я шепнул:
– Взгляни-ка на него.
Она посмотрела.
– Знаешь, кто это?
– Ну!
– Мой отчим.
– Врёшь!
– Честное слово.
Она недоверчиво подняла брови, потом замигала и стала слушать.
– В следующей клетке вы найдёте человекообразного обезьяну-гиббона, поражающего сходством последнего с человеком. У этого гиббона бывает известное помраченье, когда он как бешеный носится по своему помещению!
Бедный гиббон! Я вспомнил, как и на меня находило «помраченье», когда этот подлец начинал свои бесконечные разговоры.
Я взглянул на Катю и Киру. Конечно, они подумают, что я сошёл с ума! Но я перестал бы себя уважать, если бы прозевал такой случай.
– Палочки должны быть попиндикулярны, – сказал я негромко.
Он покосился на меня, но я сделал вид, что рассматриваю гиббона.
– В следующей клетке, – продолжал Гаер, – вы найдёте бесхвостую мартышку из Гибралтара. По развитию она как дети. Она имеет карман во рту, куда обыкновенно кладёт про запас лакомые куски своей пищи.
– Ну, понятно, – сказал я, – каждому охота схватить лакомый кусок. Но можно ли назвать подобный кусок обеспечивающим явлением – это ещё вопрос.
Я сам не ожидал, что помню наизусть эту чушь. Кирка прыснула. Гаер замолчал и уставился на меня с глупым, но подозрительным видом. Какое-то смутное воспоминание, казалось, мелькнуло в его тупой башке… Но он не узнал меня. Ещё бы!
– Мы их обеспечиваем, – уже другим, угрюмо-деловым, тоном сказал он. – Каждый день жрут и жрут. Человек иной не может столько сожрать, как такая тварь.
Он спохватился.
– Посмотрите на них сзаду, – продолжал он, – и вы увидите, что эта область является у них ненормально красной. Это не кожа, а твёрдая кора, вроде мозоль.
– Скажите, пожалуйста, – спросил я очень серьёзно, – а бывают говорящие обезьяны?
Кирен засмеялась.
– Не слыхал, – недоверчиво возразил Гаер. Он не мог понять, смеюсь я или говорю серьёзно.
– Мне рассказывали об одной обезьяне, которая служила на пароходной пристани, – продолжал я, – а потом её выгнали, и она занялась воспитанием детей.
Гаер снисходительно улыбнулся:
– Каких детей?
– Чужих. Она била их подставкой для сапог, – продолжал я, чувствуя, что у меня сердце застучало от этих воспоминаний, – особенно девочку, потому что мальчик, чего доброго, мог бы дать и сдачи.
Я говорил всё громче. Гаер слушал открыв рот. Вдруг он испуганно захлопнул рот и заморгал, заморгал…
– После обеда нужно было благодарить её… – Я отмахнулся