Нераскрытое преступление 1984 года. Юрий Михайлов
есть тяга к писанию. Мы с год виделись почти ежедневно, когда вечерами я приносил корректуру. Она надевала очки, просматривала полосы и, если находила мою заметку, то радовалась, наверное, больше, чем я.
Когда Генка стал работать, мы виделись реже. Потом я учился, служил в армии. Мы писали друг другу письма, вспоминали наших друзей. А когда я уехал на Север, встречались совсем редко. Но я знал о нем, кажется, все. Были у меня новые друзья, женился, мотался по городам и стойбищам оленеводов, а о Генке помнил всегда. Его письмам радовался искренне, отвечал ему длинными посланиями.
И вот я снова вижу все его семейство. Разговор повел дядя Коля:
– А что, Андрей, про Китай слыхать?
Мать толкает мужа в бок, смеется, прикрыв рот маленькой ладошкой:
– Чай, с дороги человек…
– Он редактор сейчас. Должон знать!
– Потом, батя, все потом, – говорит Генка. – У тебя есть что-нибудь? – он сжимает кулак с двумя оттопыренными пальцами.
– Ха-ха-ох-ох! – смеется отец. – Была. Да мать вот березовых почек туда набросала. Отравила отраву! – и опять смеется.
– Эх, лекари-пекари. Сроду в доме нет запасу, – говорит Генка и начинает лихорадочно одеваться.
– А тебе и не положено в доме иметь, – ерничает отец. – Ты теперь сам людей воспитываешь…
– Ну, ты даешь, батя… – отмахивается сын.
– Ночь на дворе, – говорит уже серьезно отец. – А Андрей устал с дороги.
Пьем чай с вареньем, беседуем. Дотошно выспросив все о моем житье-бытье, родители Гены вдруг разом поднялись, стали укладываться спать в своей комнате. Татьяна уже с полчаса возилась с двойняшками, кто из них Андрей, а кто Саша, я так и не научился различать. Приятно было услышать, что первенького, появившегося на свет малыша, назвали как и меня – Андреем.
– Ты теперь у него вроде крестного отца, – сказал дядя Коля, – хоть и не крещеные оне.
Мы остались за столом вдвоем с Геннадием. Доедали домашний салат да капусту с клюквой, которую в этом году удалось собрать на болотах всего лишь ведро. «Захирел торфяник, – басил дядя Коля, – кругом „милиорацию“ провели. Ни грибов, ни ягод, ни хрена не стало». А раньше они клюкву бочками мочили.
Геннадий тихо, с паузами рассказывал о себе. Институт закончил хорошо, с фабрики не захотелось уходить. Был мастером, начальником цеха. В неполные тридцать стал руководить отделочным производством, членом парткома избрали. Фабрика выросла до комбината, в его подчинении не одна тысяча рабочих.
– А в прошлом году избрали освобожденным заместителем секретаря парткома, – закончил рассказ Геннадий.
Помолчали. О моей жизни он не спрашивал. Но дал понять, что кое-что знает, читал мои заметки в центральных газетах. Лишь раз спросил: «Не пора ли в родные края?».
Я уклонился от ответа, говорил, что Север затягивает, мне очень хорошо и на работе, и с друзьями, и в семье…
– Твои ребята сейчас в областной газете у руля. Ты только «захоти», –