Штосс. Непристойная драма из русской жизни. Дмитрий Аккерман
испуганно спросила Леночка.
– Твой возлюбленный.
– А откуда ты…
– Не смеши меня. У тебя же на лице это написано. Заглавными буквами. Вот такими, – Верочка развела ладони на добрый аршин.
Леночка замолчала. Ее лицо покрылось красными пятнами, ярко выделяющимися на фоне светлых кудрявых волос.
– Ну давай, рассказывай.
– Это… учитель. Андрей Евгеньевич.
Вопреки ее ожиданиям, Верочка не рассмеялась. Она внимательно посмотрела в глаза Леночки и покачала головой.
– Надо же. Ты меня удивила. Я думала, офицер какой-нибудь. Или кадет.
– Я так влюблена… я целыми днями о нем думаю. И ночами.
– И что ты будешь делать?
– Не знаю. Я просто теряю дар речи, когда вижу его. Я не могу его видеть… и не могу не видеть…
– А если сказать ему правду?
– Нет, что ты! Я скорее умру.
– Хочешь, я сделаю так, что он узнает?
– Нет! Тогда я точно умру. От стыда. А… как ты это сделаешь?
– Ну, допустим, письмо ему напишу. От незнакомки.
– Анонимка? О, нет. Он подумает, что это я написала. И вообще. Это отвратительно и бесчестно.
– Ну тогда сама приди к нему. И скажи прямо о своих чувствах. Или… на уроке. Вы же занимаетесь с ним уроками?
– Да. И это ужасно. Я его не увижу еще три дня… Но я никогда ему это не скажу. Я не смогу.
Леночка разрыдалась и не видела, как подруга смотрит на нее – с завистью, любопытством и интересом.
* * *
Ниночка не спала всю ночь. Она вновь и вновь вспоминала и повторяла в голове произошедшее на пороге дома Андрея Евгеньевича. Ей казалось, что она провалилась в глубины грехопадения, поставив крест на всей своей репутации.
Она не знала, как пойдет в гимназию, как встретит его, посмотрит в глаза. Это было невозможно. Она чувствовала, что, встретив учителя, не сможет не покраснеть, а то и расплакаться от избытка чувств.
Ниночка уже была готова совершенно не ходить сегодня в гимназию, сказавшись больной – однако подумала, что Андрей Евгеньевич сочтет это трусостью. Но стоило ей, в муках и терзаниях, выйти на улицу, и весеннее солнце как рукой сняло все дурное настроение. От первых прикосновений теплых лучей к губам и щекам она вдруг оживилась, вспомнила, как это было чудесно – то, что происходило там, в его небольшом доме. И в душе ее снова, как вчера, запели соловьи.
Им удалось встретиться только после второго урока. Первую перемену Нина просидела в классе, как мышка, боясь даже выглянуть наружу. Девочки почувствовали, что с учительницей происходит что-то не то, и вели себя тихо. Лишь на втором уроке Ахатова и Миллер так громко перешептывались, что обоснованно получили от нее линейкой по спинам. Отчего, впрочем, вовсе не угомонились.
На второй перемене она так захотела в туалет, что более не могла терпеть. Выскочив из кабинета,