Беспризорный князь. Анатолий Дроздов
княгиню в зарумянившиеся щеки, после чего склонился над младенцем.
– Вылитый батька! – сказал авторитетно. – И большой какой – настоящий волот[9]! Молодец, доча!
Любава глянула на младенца тем жадным взором, каким смотрят на чужих детей женщины, мечтающие о своих, и, склонившись, поцеловала Оляне руку. После чего все отправились к столу. Пир не затянулся. Ватага была в разъездах, а другие понимали: посаднику с князем нужно поговорить. Выпили за молодых, затем за новорожденного, после чего торопливо закусили. Я украдкой поглядывал на батьку. И без расспросов было видно, что он счастлив. Но еще более счастливой выглядела Любава. Она не отрывала от мужа влюбленных глаз, а когда тот встал, сославшись на нужду, скользнула следом. Я чуток подождал и тоже вышел. Малыга стоял в коридоре, Любава висела у него на шее, прильнув щекой к его щеке.
– Что ты, ладо! – говорил Малыга, гладя женку по спинке. – Натешимся еще!
– Ага! – возразила Любава, поднимая голову. – Видела, как с князем перемигивался. Теперь ночь с ним проговоришь, а я тосковать буду. И без того мало тебя вижу… Поцелуй меня! Живо!
– Так уж и мало! – пробурчал Малыга, но просьбу жены исполнил. Я отступил назад: дальше подглядывать было сором.
Батько явился в гридницу не скоро и слегка встрепанным, а вот Любава не показалась. Спрятав усмешку, я поднял здравицу за гостей, те поняли и откланялись. Малыга поставил кубок и вытер усы.
– Как назовешь? – спросил, щурясь.
– Иваном, – ответил я, поняв, что он о сыне.
Малыга кивнул. В лето, когда Галич стал наш, тело Ивана перевезли в Звенигород. Володько так и не узнал, где покоится княжич. Никто не выдал место захоронения, хотя знали о нем многие. В соборе отслужили литию, обветшавший гроб вложили в новый – из крепких дубовых досок, после чего младший брат лег подле отца с матерью, оставив старшего в неутоленном горе. Звенигород рыдал, плакали ватага и дружина, даже Малыга не удержался. Сам князь… Оляна позже сказала, что не чаяла видеть мужа в таких соплях. Я и сам не чаял…
– Крестных нашел? – продолжил Малыга.
– Хотел тебя звать.
– Княжича крестит князь! – возразил батько.
Я это знал. Князья на Руси повязаны узами; если не родственными, то крестильными. Это заменяет договоры о дружбе и помощи. Оно б, конечно, хорошо иметь крестным князя, только где взять? Кого ни пригласи, от всех будет афронт. Не любят соседи Ивана. Мало того, что сам никто и звать его никак, так еще на Галичский стол залез.
Примерно так я и сказал Малыге.
– В Теребовле сидит Ярослав, – возразил он, взяв полный кубок. – С тех пор как ты в Галиче, извелся весь. Удел-то Володько ему давал.
– Ну и что? – пожал я плечами.
– Боится, что прогонишь. Некуда ему идти. Он хоть и Рюрикович, да из засохшей ветви. Повсеместно Мономашичи с Ольговичами правят, он им чужой. Заезжал я в Теребовль, так – веришь? – кланялся мне, как князю! Услышит, что крестным зовут, до небес воспрянет! Дар такой поднесет, что изумишься.
– Не
Волот – богатырь. Слово «богатырь» (богатур) появилось в русском языке после татаро-монгольского нашествия.