Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых. Владимир Соловьев
утешают, а шарик летит.
Девушка плачет: жениха все нет.
Ее утешают, а шарик летит.
Женщина плачет: муж ушел к другой.
Ее утешают, а шарик летит.
Плачет старушка: мало пожила…
А шарик вернулся, а он голубой.
…Спустя неделю мы гуляли в «Эмералде» на юбилее Гордона. Тусовка совпала с Восьмым марта, не все это сознавали, но я все время держал в голове, прикипев к женщинам всех возрастов, от мала до велика, от одной совсем еще юницы до глубокой старухи за девяносто – так уж устроен. Я мало кого здесь знал, зато все знали меня. Точнее, так: многих я уже встречал на этой тусе по разным поводам – на поминках, сороковинах, годовщинах и юбилеях, а то и просто так, но знакóм близко не был, имен не помнил. Мучительно припоминал, как звать двух миловидных сестричек – при совместном прочтении получалось одно имя. Аннабелла, как назвал мой друг-славист свою дочь в честь Ахматовой и Ахмадулиной, не подозревая, что это имя изначальной девочки у Набокова – предтечи Лолиты? Нет, не то – память дает сбои. Вот, вспомнил – Натанелла: Ната и Нелли. Племянницы-погодки Гордона с противоположного берега, из Сиэтла. Кто из них кто? Кто Ната, а кто Нелли? Ну, это уже задачка мне не по мозгам, хоть я и сделал пару лет назад магнитно-резонансную томографию – в просторечии MRT. Пусть останутся сиамскими сестричками с одним нераздельным именем на двоих.
С женским днем обеих!
Самого Гордона я долго держал за юношу, а он во куда вымахал: шестьдесят! Облысел окончательно. Да и все постарели, кроме матери Гордона – пару лет назад отмечали ее девяностолетие, но она с тех пор не изменилась, а как бы законсервировалась навсегда в одном обличье еще задолго до того ее юбилея. Умная, памятливая старуха, на своем юбилее она с час, наверное, рассказывала о своей юности и молодости, а когда дошла до конца блокады Ленинграда, сказала, что город так обезлюдел, что с Невского был виден Литейный мост.
В Ленинграде она была начальником производства на каком-то крупном заводе.
– Мудрость! – живо откликнулась она на чей-то за нее тост. – Если бы вы знали, сколько я совершила в жизни ошибок. Долголетие – это наказание их помнить. Я потому и оставлена, чтобы вспоминать и рассказывать.
Через год встретил ее на улице, и она осуждающе ткнула меня костлявым пальцем в живот:
– Отрастает! – Сколько ни живешь, а всё мало кажется, – сказала она сегодня, а потом бросилась на меня в атаку за какую-то мою политоложную статью.
Отбивался как мог. Пытался отделаться шуткой, что у меня мозги скособочены – не тут-то было. Тогда приставил указательный палец правой руки к соответствующему виску: «Ну, что мне застрелиться?» – «Нет, почему же – живите», – смилостивилась старуха. Еще ее интересовало – сам ли я, по собственной инициативе, пишу свои эссе-парадоксы или мне их заказывают?
С международным женским днем, достопочтенная!
– Мы ближе к смерти, чем к рождению, – открыла мне Америку Лена Клепикова, а я подумал, что в своем возрасте, который уже поздно скрывать, а то дадут больше, я приближаюсь постепенно