Екатерина Медичи. Владимир Москалев
покойного не нашли той, что удостоверяла права барона на владение замком.
– Значит, ее выкрали, – заключил аббат.
– Выкрали?! – воскликнул епископ. – Святая мадонна, я и не подумал об этом… Но кто же?
– Тот, кому это было нужно. Епископ Ле Мана. Не надеясь на сомнительную авантюру со своими предками, он выкрал бумагу, которая могла ему помешать. Теперь, я думаю, не без содействия папы надеется заполучить земли барона, женив на баронессе внука.
Епископ несколько раз энергично кивнул.
– Я вижу, вы прекрасно уяснили обстоятельства дела, мсье аббат. – Он встал из-за стола. – А посему должны понимать, сколь необходимо видеть эту женщину здоровой и невредимой в одном из наших монастырей. Позже, когда она сделает пожизненный вклад в нашу обитель, ее можно будет устранить, а до тех пор не смейте и пальцем ее тронуть.
– Я понял, монсиньор, – глухо отозвался аббат, уже переставший различать на горизонте силуэт стремительно уплывающего от него аббатства. – Но как заставить ее предпринять такой шаг? Ведь она еще молода и полна сил…
– А вы не понимаете? – Епископ покосился на собеседника.
– Признаюсь, я в полной растерянности, – пролепетал д’Эпинак.
– Необходимо удвоить ее горе, – коротко бросил Пьер де Гонди и уставился в окно, где в утренней дымке на излучине Сены проступал силуэт аббатства целестинцев. – Не зря ведь я вспомнил про ваших людей.
– Вы имеете в виду ее мужа? – уточнил д’Эпинак.
– Именно, господин аббат, – отозвался епископ, не меняя направления взгляда. – Ибо, насколько мне известно, кроме дяди и мужа у нее никого нет.
– Но она может завещать все свое богатство королю!
– Для того я и позвал вас сюда, чтобы вы с вашим умением убедили ее в неправильности и несвоевременности такого шага. Ибо кто как не святая Церковь защитит заблудшую от невзгод и печалей и даст приют ее измученной и истерзанной душе? Следует иметь в виду, что муж баронессы, весьма богатый и достойный человек, в случае своей смерти завещал все свое состояние как в золоте, так и в движимом и недвижимом имуществе единственному близкому ему человеку – собственной жене.
– Монсиньор… – задыхаясь от волнения, проговорил аббат, глядя на неподвижную фигуру Лангрского епископа у окна. – Но откуда вам сие известно?
– Мне сообщил об этом его нотариус, – ответил епископ и, обернувшись, воззрился на аббата: – Вас что-то смущает, д’Эпинак? Или вам впервой браться за подобного рода дело?
– Монсиньор, – сказал аббат, – с моей стороны я готов приложить все усилия к выполнению задуманного вами, но…
– Но что же?
– Как знать, не уподобимся ли мы Ахаву и Иесавели и не постигнет ли нас их горькая участь?
Епископ вспомнил сюжет из Библии, на который ссылался аббат, и, усмехнувшись, ответил:
– Вряд ли найдется второй мудрец Илия, который вступится за виноградники Навуфея[1]. Что-нибудь еще не ясно? Судя по вашему виду, это так. Говорите.
– Монсиньор,
Согласно библейской легенде, жадный царь Ахав и его жестокая жена Иесавель, возжелав отобрать у Навуфея виноградник и сделать его своим, приказали его убить. Мудрый старец Илия предрек им в отместку за это скорую смерть. Так и случилось. Ахав вскоре был убит стрелой, пронзившей ему сердце, а несколько дней спустя слуги коварной и несправедливой Иесавель выбросили ее из окна.