Убийство моей тетушки. Убить нелегко (сборник). Ричард Халл
вслед удаляющейся горничной. Этот взгляд серьезно укрепил мою волю.
В самом деле, а не опасно ли давать ей шанс? Предположим, начнется расследование – так разумно ли мне превращать наш последний разговор в страстную мольбу о свободе, об избавлении от ее бесконечных придирок, придирок, придирок, на каковые я был обречен долгие годы? Разумеется, никто не узнает, о чем мы говорили между собой наедине, но, если начать обсуждать такую тему, ее не закроешь в минуту, а женщину, способную, как мы знаем, на публичные речи, подобные тем, что она вела в присутствии Уильямса, ничуть не стеснит, к примеру, возвращение в столовую Мэри с пудингом. Любая обрывочная, случайная фраза, да вдобавок вырванная из контекста, может достигнуть ушей девушки, а после всего произошедшего я более не уверен, что могу на нее положиться. Говорят, каждый, кто замышляет подобное тому, что замыслил я, часто совершает один неверный шаг. Я чувствовал, что воззвать теперь к чувствам родственницы станет как раз таким шагом. Нет. Надо быть твердым, неумолимым, беспощадным.
И, обретя безжалостность, я обратил свои мысли к пудингу. Ложка, которой я ел его, погнулась в моей руке. Тетка молча выхватила ее и выпрямила.
– Пауэллы, мой дорогой Эдвард, обитают в Бринмауре с 1658 года. Этой ложке более ста лет. – Она вгляделась в клеймо на серебре. – Да, больше ста. В этих краях мы всегда высоко держали голову и славились выдержкой. Жаль, что один из нас в сердцах ломает старинные ложки только потому, что не может во всем настоять на своем. Жаль терять славные обычаи… Нет, благодарю, сыра я не хочу.
О, как это в духе тети – унизить саму же себя таким предположением. Как это в ее духе – воспользоваться любым пустейшим происшествием как предлогом для проповедей. И каких проповедей! О, это вечное воспевание добродетелей неизменности и постоянства при отсутствии малейших сдвигов!
А все-таки было во всех этих речах что-то хорошее, что-то бесхитростно милое. И теперь, когда тетя вступала в последние часы своей жизни, я не мог противиться сентиментальности, неумолимо вползавшей в мои мысли. Не следует ли мне все же отступиться? Ведь моей натуре так свойственны мягкость, бескорыстие, великодушие. Я незаметно ускользнул на заброшенный чердак, где предался размышлениям. Добрые чувства охватили мою душу. Внизу при этом я слышал тетины шаги, направлявшиеся к моей комнате. И мысленно поздравил себя с мудрым выбором места раздумий.
– Эдвард, Ээд-ваард! – ворвался мне в уши ее голос. – Ээд-ваард! Черт бы побрал этого парня. Никогда его не найдешь, когда он нужен. Ээд-ваард! – Последовала пауза, в продолжение которой тетя, судя по звукам, продвигалась по коридору. Затем, к моему ужасу, она стала яростно бить в гонг. Стало совсем невыносимо. Я нехотя выглянул из своего укрытия:
– Да, тетя?
– Ты оглох, дорогой?
– Почти. От гонга.
Тетин тон неожиданно сменился со смутно расстроенного на интенсивно подозрительный:
– Что ты делаешь там, наверху?
Знала