Москвичка в кавычках. Нина Еперина
по ошалевшести публики, речь была потрясающей. Наташкина наглость, не имеющая границ и в обыденной-то жизни, в этот вечер явно выплеснулась за пределы нашей комнаты, да и за пределы театра тоже. Народ сидел, выпучив глаза, ни капли не ропща, и принимал все ее слова практически без улыбок. У господина Караченцова глаза сошлись на переносице, как у Крамарова в «Неуловимых». Он никогда такой ахинеи еще не слышал. Я, когда врубилась, про что речь, тоже адреналину поймала. А речь шла о том, что кроме одного, супермодного в те годы спектакля «Юнона и Авось» в театре смотреть нечего! Да и играют они слабовато! Только жмут на слезу….
Видали! У меня бы точно наглости на такое не хватило! А дальше вообще капец:
– Надо бы в сцене знакомства героев ввести еще один персонаж, например, ангела, который приснится героине и расскажет ей, а заодно и публике, что там дальше произойдет. Сколько лет героиня будет потом любить героя! Вот тогда бы и публика заранее разогрелась и обалдела бы в несколько раз сильней, – выдала Наташка, покачиваясь и осыпая пеплом, из отставленной театрально в сторону сигареты, бедного молодого актера, сидевшего под правой рукой. – В общем, что говорить, слабый спектакль, слабый!
Я себя тормознула и в разговор не вступила. Не завелась. У меня была более серьезная задача – куда-то спрятать деньгу. Это вам не шуточки. Столько «бабок». Я же знала, что у всех гостей, вместе взятых и ста бы рублей не набралось, ну, от силы сто пятьдесят. А тут такая куча! У меня ума, все таки, хватало не всем подряд понтить, потому что жили мы тогда в стране всеобщего «настучания». Все друг на друга стучали. Не зря на двери приемной Лубянки было написано: «Стучать». Вы же в курсе!
«Отец всех народов» давно почил в бозе около Мавзолея, за колосок с колхозного поля больше не сажали, поэтому все отошли от страха с верху и до низу, и дружно поволокли, кто что мог! Именно поэтому «менты» и гонялись за чемоданами и пакетами, пытались не отстать и экспроприировать у экспроприировавшего. Полстраны взрослого населения воровало, а остальная половина ловила, делила, присваивала, сажала и охраняла. Вот поэтому озвучивание суммы денег, которые я держала в целлофановом пакете, оказалось бы полным шоковым откровением. Оно могло сподвигнуть народ на подвиги, доселе неизвестные, как для меня, так и для них самих.
Деньги я должна была пристроить до того, как вступлю в роль хозяйки. Сказать своему благоверному, который был хорошо известен своим словонедержанием, о том, сколько у меня в пакете, даже и речи быть не могло! Прокукарекал бы для понта, какие мы, блин, богатые! И кто-нибудь обязательно бы приложился ручкой или настучал.
Вот и стояла я в задумчивости в дверном проеме, смотрела на все это безобразие за столом и думала, куда бы денежку спрятать? Решила пока просто положить в шкаф под постельное белье. Шкаф-то на виду все время!
Кто у меня на глазах в него полезет? Правильно?
Гуляли мы в то золотое и бесшабашное время крепко не только в ресторанах, но и на дому. Наташка еще несколько заходов в «реабилитационный центр» сделала, и к утру