Последний июль декабря. Наталья Нечаева
в зеленоватом старинном мундире, долговязо вышагивающий по ту сторону Невы за стенами Петропавловки, приостановился на мгновение, стащил с черноволосой растрепанной головы смешную растяпистую треуголку, церемонно раскланялся, соглашаясь, и шагнул дальше, сливаясь с такой же высоченной стремительной колокольней.
Хозяин. Будет ходить до утра, охранять город. Сколько лет прошло, а он все тревожится. Люди смотрят – собор. И никто не догадывается, что в его тени – Петр. С высоты ему видно все – каждый уголочек, каждого человека. Интересно, когда орел на плечо сел, он испугался? Вряд ли. Ничего не боялся. Иначе – не стал бы на болотах строить город. Говорят, орлы тут не водятся. И никогда не водились. Тот, залетный, случился чудом. А город разве не чудо? Может, орлы и сейчас прилетают, только не видит их никто. Не дано. И не орел то был, а дух, знак…
Свернула на Менделеевскую линию и тут же споткнулась: по той стороне набережной, вдалеке, неспешно трусил забавный крылатый пес…
Орлиное, – вдруг осенило. Крыло у пса – орлиное. Того самого орла!
Мысль, явившаяся следом, обожгла и стреножила: третий раз! Она их видит третий раз! Дважды – сегодня и тогда, раньше. Здесь же на набережной. Еще до Ромы. До войны. С Ромой-то познакомилась, благодаря этой собаке. Значит, не глюк?
Догнать!
Увы, под плавающими фонарями Университетской уже никого не было. Ни тут, против Двенадцати коллегий, ни дальше, у Бетанкуровской гранитной террасы, ни вдали, на пузырчатой брусчатке грузового спуска, хорошо освещенного космическими огнями припаркованной белоснежной «Ракеты».
Девушка медленно побрела вперед. Притормозила у филфака: тут она будет учиться. Совсем скоро. Почему-то это перестало радовать. Так, констатация свершившегося. Не более.
Густой кустарник вдоль тротуара сбрасывал наземь остатки недавнего дождя, расправляя листья и ветви. Капли сладко шлепались и, шепча что-то запретное, ласковое, втягивались в землю. На этой стороне набережной не было ни души. Через дорогу у берега – просто народное гулянье, тут – другой мир.
В Москве в такое время – скоро три – она никуда бы не пошла – страшно, в Питере бояться нечего. Укроет, спрячет, убережет.
Куда же делись крылатая собака с хозяйкой? Странно…
Промытый весенним дождем воздух сделал панораму противоположного берега выпуклой и четкой. Нева раскинулась просторно и празднично, как огромный торт, щедро облитый густой глазурью. Напоминание о Ромкином дне рожденья… Гладкую застывшую ребристость очень хотелось погладить, даже в кончиках пальцев возникло щекочущее ощущение залакированной зализанности и сразу после этого – липкости, будто шоколадные волны стремительно таяли под теплом руки. Долговязые свечки фонарей, выстроившиеся по краям, дразнились и множились желто-голубыми всполохами, не давая сосчитать возраст именинника.
Рома торты называет пирогами. Говорит, слово вкусное. Может съесть целиком, особенно если с орехами… Она и хотела сделать