Собрание сочинений в двух томах. Том II. Валентин Николаев
от реки до самого леса. Когда стога огораживали жердями, из лесу, из деревень, выгоняли на луг стада коров, овец, коз… Пастухи сидели под дубами, жгли костры, глядели на проплывающие теплоходы. Вечером стадо сыто уходило в деревню, а на смену ему на всю ночь выгонялись в луга кони. Лошадиный пастух располагался у реки, ловил рыбу, очищал от листьев тальник, плёл корзину. Ночью засыпал у потухающего костра. Протяжный пароходный гудок на перекате будил его, он ёжился, наскоро хлебал уху из котелка, а лошадей нигде не было кроме одной, стреноженной у самого яра. Он освобождал её от пут, садился верхом и с глухим топотом скрывался в тумане. Стадо находил отдыхающим у самого леса, гнал на водопой. Пока лошади, фыркая, пили, проверял снасти, вытаскивал рыбу, и с восходом солнца табун покидал луга.
Этот заведённый порядок не нарушался до глубокой осени, до нудных дождей, до первого снега. А с Покрова у обоих пастухов, коровьего и лошадьего начинался долгий зимний отпуск.
С появлением новых морей на Волге жизнь эта умерла навсегда, а тоска по ней почему-то осталась. И тоже навсегда. Счастлив тот, кто не застал этого. А. может, тот, кто застал.
10
Куда-то уходит всё, исчезает. Помню высокие летние облака над горбиной огромного полуострова, горизонт синий за водами. Мы шли полевой дорогой к реке рыбачить.
Была тихая лесная заливина, стрекозы на хвощах, и так брали упругие краснопёрые окуни, что мы вскрикивали, хватая их на лету и на лугу. И дети, и мы, их родители, все были на подъёме жизни, любили солнце, траву, птиц… Ночные комары не в силах были сломить наш сон у костра, над которым висел закопченный котелок. Кто просыпался, черпал со дна густой навар трав, пил и опять откидывался на лапник. Может, то и была вершина нашей любви, дружбы, земной жизни. Воду на чай мы черпали ещё из реки; недалеко, в крохотной деревушке, был магазин, и там всем без разбору продавали хлеб, чай, сахар, вино и печенье… И всё было баснословно дёшево, вкусно. Две ночи, прожитые у того костра над водой, запомнились будто целая жизнь, неожиданно распахнувшаяся нам напоследок перед полным оскудением страны и природы, перед полным развалом всего.
«Да неужели всё это было?» – часто думается теперь по истечении всего полутора десятка лет.
11
Когда построили плотину на Волге и затопили дубы на лугах, я долго наблюдал за жизнью этих дубов. Странная редкостная жизнь. По весне они ещё зеленели, стояли прочно и независимо. По низу, у их корней, нерестилась рыба, возле стволов плавали утки, а в ветвях отдыхали и даже пели птицы. Дубы жили сразу в трёх средах: в земле, воде и в воздухе. Не часто так бывает. Потом ледоходом ободрали кору на этих дубах, но они ещё сопротивлялись: к середине лета зеленели. Но уже сдавались. Они сохли среди моря будто среди пустыни. Сучья их облетали, редели, потом остались только чёрные стволы, пока и их не порушило ледоходом. Так они и умерли эти дубы на виду у всех людей будто медленно казнённые. А по ночам они ещё снились и детям, и взрослым: кому весна, кому цветистая багряная осень, под дубами растут крепкие грибы-дубовики, шуршит