Собрание сочинений в двух томах. Том II. Валентин Николаев
туман: здоровая дремота спелой земли, какое-то мудрое продлённое время. В золотом лесу серебряные капли будто спросонья падают на бархатные головы холодеющих грибов.
А грибы – они как не от мира сего. Они словно перепутали времена года: все начинают расти весной, а они осенью.
2
Осенью люди умирают, а грибы родятся. Грибы – особый лесной «народ». В них какая-то мудрость и тайна. Они будто тихо играют с нами: от одних людей прячутся, другим «выходят» навстречу. Бывают грибы независимые, иные кокетничают, третьи улыбаются… Если гриб и растение, то самое одушевлённое. Главное в их характере – удивлять и радовать человека. Грибов «злых» очень мало, а может, и совсем нет. Когда, лёгкая багряная листва тихо опускается на землю, грибы разом выходят ей навстречу. У них начинается какой-то грибной карнавал, праздник, парад. И в это время чувствуешь, что в лесу кто-то невидимо прячется от тебя. Бывает, сидишь на просеке, упадёт на плечо лист – будто коснулся кто, боясь напугать. Лес дремлет, а когда забудется – налетит ветерок, и кажется, на облетающих листьях катаются невидимые души грибов.
3
Встретишь в лесу стайку взрослых белых грибов и обязательно поглядишь, как они растут, как прячутся от людей, где выбрали себе место. И уж точно знаешь, что никого из людей они ещё «не видели», ты первый: иначе срезали бы. Вот это-то чувство первого знакомства мы и ценим больше всего. И слова этим грибам говорим самые добрые, неясные, и чтоб никто не слышал, – по секрету. Почти как в первой любви.
4
В детстве я любил спать в лодке. Особенно в волны: не дует, качает, убаюкивает. Лодка дёргает «мордой» как конь на привязи. Бывало, раскачает она притычь, выдернет её – и понесло по воле волн. Проснёшься уже на середине озера: до любого берега далеко. «Да неси ты, куда хошь!..» – мелькнёт озорная мысль и бухнешься опять на волглую осоку в нос лодки: так не хочется грести спросонья попусту.
Однажды прибило меня у дубовых грив. Я огляделся, зевая, замотал лодочную цепь за ближайший дуб и, накинув фуфайку, нырнул низом под шумную дубраву. Как тихо тут было и ново! Я шёл по сухой лиственной гриве, сгонял всё ещё не вылинявших тетеревов, ел кислую костянику и таких крепких пузатых грибов-дубовиков набрал, что не знал как их нести. Подумав, снял с себя штаны, вывернул их, перевязал штанины талийками и стал загружаться. Кинул ношу через плечо наперевес, и – к лодке. На берегу шумело и дуло уже по-другому, что-то с погодой творилось.
Выйдя к воде, я понял: ветер заметно стих, сменился и всё больше поворачивал в обратную сторону. Пока я отливал воду из лодки, он и вовсе потянул к деревне. Приспособив на корме куст ольхи (вместо паруса), я опять кинулся в нос, подобрал голые ноги под фуфайку и опять уснул. Весь день хотел спать: наверное, после ночной пастьбы лошадей или охоты. Уже в темноте меня опять прибило к родному берегу и снова почти под самым домом.
Я причалился и, будто нигде не бывав, спокойно пошёл в гору, к дому.
– Где ты был?
– Да вот за грибами плавал…
– О, какие… Молоде-ец!..
Шмыгнув