Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения. Александр Мещеряков
вещей, эти темы – порядок в природе и порядок в социуме – попадают в один и тот же смысловой мировоззренческий ряд. При всей разнице в подходах и в образности между китайскими и японоязычными поэтическими собраниями последние также остаются важнейшим средством прославления императора как гаранта природного порядка.
По этой причине «дикая» и «неприрученная» природа – в отличие от текстов хроник – не находит отражения в стихах. Это касается не только грозных природных и атмосферных явлений. Мы не встречаемся в японских стихах ни со страшными кабанами, ни с проказливыми лисами, ни с ядовитыми змеями, ни с насекомыми-кровососами. Насекомые представлены разновидностями стрекочущих («поющих») цикад и немыми бабочками, а не назойливыми комарами, прожорливой саранчой или грозными слепнями. Хроника может сообщать о настоящем нашествии слепней, от укусов которых пухнут и дохнут лошади и коровы[161], но в стихотворный текст им вход запрещен. Согласно биологическим представлениям китайцев и японцев, в категорию «насекомое» попадали и лягушка, и змея, но если безвредная лягушка – частый объект поэтического изображения, то змей в японских стихах встретить невозможно.
В поэтических антологиях для возвеличивания правителя была избрана природа, находящаяся в благодатном и безвредном для человека состоянии. Поэтам и в голову не могло прийти продекламировать нечто вроде: остановись, мгновенье, ты ужасно! Вместо этого они останавливали мгновение «прекрасное». Прекрасное чем? Прежде всего имелось в виду правильное чередование четырех времен года и сопутствующих им маркеров – растительных и животных (в основном это были певчие птицы). Чиновников-литераторов регулярно призывали во дворец на пир или же на поэтический турнир. Весьма часто указывается, что литераторов призывали числом 6–7 человек, что, видимо, должно было напоминать о китайских «семи мудрецах из сосновой рощи» (о том, что с числом «шесть-семь» человек имеет именно такие ассоциации, говорится в предисловии к стихам Фудзивара-но Умакаи в «Кайфусо»). На пиру им от имени императора объявляли тему (почти всегда это было то или иное природное явление, связанное с тем или иным временем года) для сочинительства. Так, император Дзюнна любовался цветением сакуры во дворце и одновременно велел сочинять стихи, посвященные сакуре. При этом он щедро угощал литераторов вином, так что они, как отмечает летописец, «ужасно напились» (в данном контексте это не осуждение бытового пьянства, а, скорее, указание на щедрость государя, который в конце поэтического мероприятия привычно жалует подарки своим «тепленьким» подданным). Спустя почти пару месяцев император велит сочинять стихи теперь уже про сосну и бамбук в летний сезон, который только что наступил[162].
Таким образом, чиновникам-литераторам приказывали сочинять стихи. Для выполнения этого повеления они были обязаны владеть поэтическим языком и каноном, которому обучали как в государственных чиновничьих школах (китайские стихи), так и в процессе домашнего образования (японские стихи). Сочиняя
Сёку нихон коки, Дзёва, 12-5-9 (845 г.).
Нихон коки, Тэнтё, 8-2-16; 8-4-10 (831 г.).