Наркомэр. Николай Старинщиков
не спрашивал. Он констатировал.
– Но мы тебя все равно нашли. И хотим спросить. Спрашивать буду не я. Спрашивать будет другой. А я – так себе. На подхвате. Заплечных дел мастер. Спрашивай, Бичевкин. Он все расскажет. Он не хочет умирать за чуждые организму идеи.
Ноги в ботинках нерешительно подступили от угла. Бичевкин! Бывший московский коллега! Кожемякину ничего не оставалось, как ждать. Любой из этих тяжелых ботинок мог разбить лицо в кровь. Одним ударом. Этого так не хотелось бы. Кожемякин, может, и рассказал бы, да не знает, о чем. Бичевкин этот не зря прискакал из Москвы. Не зря, стало быть, терся у генеральских дверей, иуда.
– Говорят, в прошлом году ты здесь отдыхал. Отпуск проводил. Кормил местных комаров. И попутно укокошил нескольких человек. Борец за справедливость. Мафия дорогу ему перешла…
Кожемякин узнал голос Бичевкина.
Тот продолжал на повышенных тонах:
– Что тебе известно о местной мафии?! – Он перешел на крик. – Говори! Мы выпотрошим тебя все равно и утопим в болоте. Никто и никогда не узнает, где могилка твоя! Кому ты здесь нужен?! Тебя никто не хватится!
Кожемякина трясло. Его дом превратили в пыточную камеру. И он бессилен что- либо предпринять. Мысли неслись, опережая друг друга. Кровь тугой волной билась в глубине головы.
«Что тебе известно о местной мафии?!..»
Что известно об этих бандитах с депутатскими значками? Но до сих пор ему казалось, что уродливое дерево вырвано с корнем. Выходит, что вовсе нет! Оно пустило новые побеги… И теперь цветет и пахнет…
– Что говорить-то? – прикинулся непонимающим Кожемякин.
– Что известно, говорю, о местных олигархах? И еще: куда делся человек, посланный в прошлом году из Москвы в ваш долбанный Ушайск?
– В болоте захлебнулся, – не сдержался Кожемякин. – Пошел по делам, забрался на кочку, штаны снял, присел, но потерял равновесие и свалился.
– Шутить надумал, – зловеще прошептали от окна.
– Видно, в самом деле не знает, что такое дыба. Давай, Ваня! Сделай ему козью морду, чтобы затошнило. Чтобы мамку родную вспомнил.
Стоявший позади человек натянул веревку. Та, перебегая через кольцо на потолочной балке, дернула руки полковника кверху, заставив быстро подняться на цыпочках. Михалыч старался уйти от боли. Дыхание перехватило. С каждым движением грудной клетки суставы еще больше выворачивались наизнанку. Кожемякин был в одних носках, без ботинок. Их сняли, пока он находился без сознания.
– Парит, как птица, – опять произнесли у окна. – Буревестник ты наш…
– Приготовь лампу, – распорядился «мастер». – Будем жарить шашлык.
– Мне ничего не известно, – произнес треснувшим голос Кожемякин. – Все произошло не по моей вине…
– Рассказывай.
И полковник принялся рассказывать, с ужасом понимая, что тем самым сокращает отпущенное ему время. Он рассказывал, потому что не выдержал пыток, потому что почувствовал, как по ногам бежит теплая живая струя: он незаметно обмочился. Он не мог, как некоторые другие,