Прерванное молчание. Катя Райт

      Мальчики, которыми сексуально злоупотребляли мужчины, гораздо больше, по сравнению с девочками, сопротивляются разговорам о своем опыте.

      Часть первая

      Точка зрения

      Hey Jude, don’t make it bad

      Глава первая

      Фрэнк Миллер

      1

      Впервые я встретился с Эриком Стоуном в 1998 году, когда ему было пятнадцать. Мне позвонила Дороти Честертон – она была тогда его адвокатом – и попросила помочь. Вернее, это была даже не просьба, а отчаянный крик о помощи. Я много лет работал судебным психиатром, но у Дороти в адвокатском деле опыта было не меньше моего, к тому же, ей по долгу службы не раз и не два приходилось иметь дело с психами, неуравновешенными и всякого рода маньяками. Так что я знал – обращение ко мне значило совершенно безвыходную ситуацию.

      С этим парнем, Стоуном, они бились уже полтора года, но так и не пришли ни к каким результатам. Дороти вкратце описала мне ситуацию, и я попросил выслать полное досье с подробными комментариями и заключениями специалистов, работавших с мальчиком ранее. Я никогда не был склонен делать поспешные выводы – особенно, если дело касалось подростков. Я всегда знал, что даже за самыми необдуманными и жестокими их поступками стоят вполне серьезные причины. Моей работой и было откапывать эти причины, определять силу их влияния на поведение обвиняемых. В самом начале карьеры мы с Дороти работали вместе, но потом она ушла в адвокатскую практику и с тех пор бралась за самые безнадежные дела.

      Однако дело Эрика Стоуна меня поразило, если не сказать больше – действительно напугало. В четырнадцать лет этот мальчик убил собственного отца. Пока Стоун-старший сидел в комнате на первом этаже своего небольшого дома, его сынок спокойно поднялся в кабинет, снял со стены охотничье ружье, зарядил его, потом вернулся, совершенно хладнокровно спустил курок, после чего набрал «911» и сообщил диспетчеру, что только что убил своего отца. От такой истории даже у меня, видавшего разное взрослого человека, мурашки побежали по спине. Я посмотрел на свою дочку, которая была ровесницей этого малолетнего маньяка, и подумал: сколько жестоких сумасшедших ходит по нашей грешной земле, как же уберечь ее от всего этого! Я попытался представить, как кто-нибудь из ее одноклассников так же берет ружье и наставляет его на своих родителей – ужас! Я прогнал тяжелые мысли и продолжил изучать дело Эрика Стоуна, четырнадцатилетнего убийцы. Родители его развелись, едва мальчику исполнилось тринадцать. С тех пор мать и сестра, которая была всего на два года младше Эрика, жили отдельно. Тогда я подумал: как же им повезло, что они съехали, иначе сынок мог бы оставить еще пару трупов.

      По причине столь юного возраста, суд приговорил Эрика к содержанию в специнтернате для несовершеннолетних с психическими отклонениями, где он должен был дождаться своего шестнадцатилетия, после чего вновь предстать перед судом и получить настоящий срок – сначала в учреждении для несовершеннолетних, потом в тюрьме. Там, в интернате, Эрик должен был круглосуточно находиться под наблюдением и проходить сеансы принудительной терапии. Однако уже через неделю после того, как Стоун попал в это учреждение, он вскрыл себе вены и был переведен в психиатрическую клинику Святого Иуды, где и находился вплоть до сегодняшнего дня. С ним успели поработать, кажется, уже все специалисты, кроме меня, и я даже был немного обижен тем фактом, что ко мне обратились в последнюю очередь. Хотя, чем позже я принял на себя этот кошмар подростковой жестокости, тем лучше.

      Проблема была в том, что со времени своего ареста, Эрик не произнес ни слова. Как мне рассказала потом Дороти, сначала они подумали даже, что мальчик был немым, но после того, как он в самых жестких выражениях послал подальше офицера, попытавшегося развернуть его, схватив за плечо, версия о неспособности говорить была отвергнута. Тем не менее, больше ничего Стоун не сказал, и по сему, никто не мог адекватно истолковать его действия. Странным мне показалось и то, что его мать наотрез отказалась выступать в суде, сославшись на то, что она не обязана свидетельствовать против своего сына. Она даже не явилась на слушание! Хотя, подумал я, для матери это, должно быть, удар, с которым невозможно смириться, боль, которой