Три пути смертного. Маг. Воин. Человек. Андрей Дорогов

      – Да пошел ты, – тихо, чтобы не услышали мать с сестрой, сказала она.

      Я вздохнул, быстро скосил глаза на просвечивающую под майкой молочно белую грудь с розовыми сосками, тьфу ты, черт, и отвернулся.

      Откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. Ночь выдалась бессонной. Настюшка капризничала, плакала во сне и металась по кроватке. То ли зубки резались, то ли удушливая жара пополам со смогом так действовали на нее, но выспаться нам не удалось. И сейчас я потихоньку засыпал, убаюкиваемый мерным шумом машины, идущей на мягкой, глотающей малейшие неровности, подвеске.

      Машина плавно вошла в поворот, меня полусонного качнуло в сторону. Голова легла, на что-то мягкое. Щекой я почувствовал нежную бархатистость кожи Катиного плеча. Она на мгновение напряглось, закаменев, а я окончательно провалившись в темноту сна, напоследок ощутил, как расслабились ее мышцы, и почувствовал мягкое прикосновение к щеке…

      – Максим, тебе плохо?

      Он помотал головой, и понял, что Иван давно молчит, а он со словами выплескивает из себя застарелую боль.

      – В той аварии, в живых остался ты один, сильно помятый, но живой.

      Максим открыл глаза. Иван запнулся, увидев на его глазах слезы. Максим жадно затянулся раз, другой. В голове зашумело.

      – Да помятый, – он зло усмехнулся, – компрессионный переломом позвоночника, тазовых костей и ног, сильный ушиб правой половины головы, а больше ни царапины, представляешь ни одной царапины. Ты понимаешь, что это такое, быть живым, когда все кого любишь, умерли? Понимаешь? – он почти кричал, глядя в спокойные серые глаза.

      Иван не отвел глаз. В их глубине, за изрядно подтаявшими, за прошедшую ночь льдинками, плескалась неподдельная боль и сочувствие.

      – Если бы я не понимал, меня бы здесь не было, – он прикурил новую сигарету от предыдущей.

      – Проснулся я уже в больнице. Проснулся от боли. Болело все. Голова, спина, ноги. От меня долго скрывали, что все погибли. – Последняя фраза вышла хрипло, словно ворон каркнул.

      Максим бросил в пепельницу погасшую папиросу, из пачки выцарапал еще одну, чиркнул спичками. Тяжелый дым, туманил мозги, позволяя прийти в себя.

      Затянувшись несколько раз, он совсем успокоился. Десять лет выучки не прошли даром. Продолжил он рассказ уже полностью пришедшим в себя. Скучным тоном роняя слова в пространство между ними.