Три часа без войны. Максим Бутченко
да се, – попытался отнекиваться Кизименко.
Это выглядело подозрительно, казалось, что Илья хотел что-то скрыть, недосказать.
– Не понял, – встрепенулся донбассовец. – Ты что, от Путина сбежал, либерал хренов?
Его голос вдруг приобрел неожиданную жесткость. Вот так легко, почти непринужденно Лёхе удалось зацепить какой-то тяжелый эмоциональный пласт. Если точнее, он ненароком притронулся к чему-то болезненному, покрытому несколькими слоями бинтов, но внутри ноющему. К ране в душе.
– Слушай, а какая тебе разница? Ну, по большому счету, тебе ни холодно, ни жарко из-за того, почему я уехал из России, так? – встал в позу Илья.
– Так-так, – произнес его соперник и ненадолго задумался.
Дед слушал диалог молодых заключенных с любопытством, думал, как бы вставить свое слово.
– А вот я… – сказал Никитич, но договорить ему не дали.
Вдруг Лёха подорвался со шконки, прошелся к окну, будто хотел оттуда выпрыгнуть. Но куда там: темно-угольное железо решеток надежно закрывало единственный путь на волю. Все это действие заняло не больше трех секунд. Он изменил свой курс, вернулся к собеседникам и громко повторил вопрос.
– Так, может, ты, сука, еще за украинскую власть? – навис Лёха над оппонентом.
Ответить тот не успел, дед опять попытался перехватить инициативу в свои руки, но хватка уже не та, поэтому он успел вклиниться в беседу лишь на мгновение:
– Когда я был таким молодым, как вы…
– Тебя это, слышь, волнует? – Илья встал и оборвал старческий спич.
Два мужика оказались друг напротив друга, и казалось, что расстояние между ними сузилось до минимума и теперь можно услышать дыхание соперника. Оба коренастые, небольшого роста. Лёха чуть повыше, поэтому, возможно, преимущество было на его стороне. Он уже сжал кулаки и готов был к драке.
– Э, петухи! Хорош вам, – проговорил Никитич.
Последняя фраза о представителе птичьего мира в заведении не столь отдаленном пришлась не совсем кстати. Лёха повернулся к старику:
– Дед, помолчи! Че ты лезешь со своими тупыми словечками? – перевел часть гнева на пожилого сокамерника.
– Пусть гундит, тебе-то что? – защитил деда Кизименко.
Дело принимало скверный оборот, напряжение между ними усиливалось.
– Меня только одно интересует: какова хрена ты уехал из России? – повторил вопрос Лёха.
В ответ Илья играл желваками. Подбирал слова. Драться сейчас ему не хотелось, да и не видел смысла. Противник все так же агрессивно смотрел на него, будто пытался докопаться до глубин, таящихся в его душе.
– Ладно, не твое это дело, – решил Илья и отступил, сел на нары.
– Как не мое? Сейчас тут все мое. Ты, сука, что-то скрываешь, – не унимался Лёха.
– Ребята, хватит вам ерепениться, – успел наконец-то вставить четыре слова дедуля.
– Я сказал, что то, что происходило со мной, это моя жизнь. Мне ею распоряжаться, – отбивался Илья.
– Твоя будет, как выйдешь отсюда, – продолжал оппонент.
Он