В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Том 2. Петр Якубович
презрение и ненависть к евреям. Тем больнее все это видеть и слышать человеку, который, будучи, как я сам, евреем, в сущности ничем, кроме происхождения, не связан с родным племенем. Но когда со всех сторон летят в этот несчастный народ плевки и каменья, то можно ли спрашивать, что я должен чувствовать и кого любить?.. Да, этот проклятый еврейский вопрос был проклятием и моей личной жизни!.. Вы слушаете меня?
– Я весь внимание.
– Итак, расскажу вам свою историю.{8} Я был еще студентом второго курса, когда познакомился с теперешней моей невестой. Мне было двадцать три, Елене двадцать лет. Оба мы проникнуты были тем "святым недовольством", о котором говорит Некрасов, – одинаково восторженны, наивны, молоды душой… Этим все сказано – и как и на какой почве создался наш роман. Помните ли вы весенние петербургские ночи, эти чудные белые ночи с их фантастическим колоритом и болезненной грустью, точно разлитой кругом в воздухе? Помните ночные катанья в лодках по Неве и по взморью в компании других таких же восторженных мечтателей? Или – зимние студенческие вечеринки с шумной пляской и отважными песнями? Впрочем, я лично с наибольшей любовью вспоминаю теперь другую картину. Мне рисуется комнатка Елены на Песках, маленькая, уютная комнатка… На столе давно потух самовар, а мы до полночи сидим при свете лампы и ведем бесконечную беседу, О любви? О нет, реже всего и меньше всего о любви! Всё важные и серьезные материи: мы перестраиваем жизнь человечества, решаем судьбы мира, собираемся идти на великий подвиг служения народу… Случалось, Елена вспоминала наконец, что ей нужно учить лекции, что и мне самому не мешало бы подумать о том же; тогда она принималась гнать меня домой. Мы начинали прощаться, но, прощаясь и держась уже за руки, опять увлекались надолго то серьезной беседой, то чисто ребяческой болтовней. Я стоял все время у порога комнаты, совсем уже одетый, и мы никак не могли расстаться, десять раз подавая друг другу руки и десять раз возобновляя беседу. Обо всем мы тогда поговорили, обо всем передумали, одно только позабыли, что я – еврей, а она – православная… Все в наших отношениях представлялось нам так просто и ясно: мы полюбили друг друга и, значит, всю жизнь будем идти рядом, рука об руку, "без размышлений, без борьбы, без думы роковой"…{9} Мысль о законных узах не являлась нам по той лишь причине, что сердца наши, бившиеся в унисон, парили в то время чересчур высоко для забот об эгоистическом личном счастье; а может быть, мы и отгоняли бессознательно неприятный вопрос… Елене казалось своего рода кощунством перемена веры не по убеждению, хотя бы и ради любви; меня страшила, кроме того, необходимость нанести жестокий удар старухе матери, безумно меня любившей, но преданной староеврейским заветам и преданиям. А жизнь между тем не медлила и разрешила вопрос по-своему. Когда меня в одно прекрасное утро арестовали и посадили в крепость, Елена не только не была допущена ко мне на свидание, но и сама арестована и выслана на родину. Переписки нам также не разрешили… Я приходил в ярость, безумствовал, не зная – что с Еленой, жива ли она, свободна ли. Вы
Рассказ Штейнгарта автобиографичен. В нем отражены отношения самого Якубовича к его невесте Р. Ф… Франк. Он писал Н. К. Михайловскому в марте 1897 года: "Итак, Вы находите третью главу "Мира отверженных" неудачной потому, что, во-первых, все такие исповеди-монологи отдают искусственностью в смысле формы, и во-вторых, что самый роман, имеет лишь косвенное и частичное отношение к специальным чертам "мира отверженных", не споря о неудачном исполнении мною этой главы, я думаю, однако, дорогой Николай Константинович, что Вы не совсем правильно определяете путь и причины моей неудачи. В самом деле, почему "все" исповеди-монологи должны непременно веять искусственностью? Другое еще дело, если в виде такого монолога автор преподносит целую повесть… а здесь чтение всей главы занимает не более 1/2 часа времени; кроме того, думаю, что при этой исключительной обстановке, какая у меня приводится, подобные излияния вполне возможны и естественны. По крайней мере в жизни мне приходилось слыхать их. Не могу согласиться с Вами и относительно косвенного и лишь частичного отношения "романа" к главной теме. Мне хотелось бы… изобразить возможно полно и всесторонне страдания и муки мира отверженных, понимая под этим последним словом не одних только уголовных преступников. И раз я решился ввести во вторую часть именно этих новых "отверженцев", я должен был, думалось мне, хоть отчасти (насколько это позволяют мои силы и цензурные условия) приподнять завесу и с их душевного мира; и я выбрал в нем уголок интимных, сердечных отношений и страданий, как наиболее безобидных… Мне думалось, что если такая попытка прозвучит и несколько резким диссонансом на общем фоне очерков, то от этого они нимало не проиграют…" (ИРЛИ).
Строка из стихотворения А. Н. Майкова "Fortunata" – "Счастливая" (итал.).