Марксизм как стиль. Алексей Цветков
разница между «стоимостью» (материальным фактом экономики) и «ценой» (идеологическим выражением в денежной символике).
Ленин предлагал расковать цепи ложных рассуждений и невидимого господства, найдя в них слабые звенья. Перековать эти цепи в гвозди и пули, полезные для коллективного строительства и борьбы. Наиболее внятно для своего времени он объяснил и показал, как именно «класс для других» превращается в «класс для себя». Большевизм стал новым рецептом мобилизации народа не против внешнего заграничного врага, но против врага внутреннего – паразитического класса и его идеологических агентов. Идеология оправдывает прежние отношения, революция же изобретает новые. Большевизм отличался от классической социал-демократии как умножение политических воль отличается от простого сложения голосов.
Ленин показал себя мастером той страстной политической науки, для которой гораздо важнее «зачем?», а не «почему?» происходит событие. Цель, а не причина.
У всего есть цель. Всё летит как стрела, желающая поразить свою мишень и тем оправдать себя. Если это почувствовать, Ленин перестаёт быть «тираном» и «экстремистом». Но не все стрелы одинаково метки. Не всё будет равно оправдано. В вопросе о политическом насилии Ленин объяснял, что его нельзя ставить умозрительно: «Ты за насилие или против?». Мы уже живем в мире, основанном на насилии и выбора у нас нет. По-настоящему политический вопрос: «Чьё насилие оправдано? С кем ты готов разделить ответственность в решающий момент, когда просто быть «против насилия» станет уже невозможно даже и на словах?»
– И что же такое, по-вашему, «диалектический материализм»? – спросил меня на экзамене преподаватель философии, узнав о моем немодном увлечении.
– Это лучший способ узнать цену любой метафизики.
Профессор усмехнулся и поставил мне «четыре». Он был поклонником Генона и «новых правых».
Мавзолей
Промозглым вечером, пятнадцать лет назад, мы с моим товарищем увидели на улице сноп красных гвоздик в стеклянном ящике, тихо озаренном изнутри свечами. Он сиял как мираж в черной сырой Москве. Около ста цветов. Их продавал сильно замерзший парень. Мы купили у него всё, чтобы завтра возложить к мавзолею. «А что, неплохо жили» – подыграл нам (или что-то вспомнил?) счастливый продавец, узнав, кому цветы. Но сначала, до утра, их нужно было доставить в нацболовский бункер и дать им воды. И я радостно и с трудом обнимал в машине этот упругий, хрупкий, почти неохватный, пахнущий строгой свежестью, ослепляющий, самый большой букет в моей жизни. Зная, что и запомню это на всю жизнь.
Дочку я повёл в Мавзолей, когда ей исполнилось шесть. Через четыре года выяснилось, что она всё забыла и я повёл ещё раз. «Это человек, который делал невозможное, добился своих главных целей и ничего не хотел для себя» – сказал я ей перед тем, как мы вошли в темный зал со светящимся человеком, на которого она смотрела, не мигая. «Он показал верблюду игольное ушко!» – добавил я, когда мы вышли к кремлевской