Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 1. Александр Солженицын
звонил?
– Надо вызвать стрельбу! Добиться стрельбы! – напутствовала тётя Агнесса. – А так – всё пропадёт даром, поволнуются, и кончится.
Фанечка уже утаскивала Вероню. Захлопнулась за ними дверь.
– А Сашу – не могут заставить давить? – сильно тревожилась тётя Адалия. – Учреждение не должны бы?
– Ну, Сашу ты не знаешь? Уж он никогда!
– А если заставят всех военных?
Агнесса закурила новую, но тут же стала гасить:
– Нет, пошли! А то я одна пойду. Ты подумай: может быть, именно этого дня и ждали, именно его мечтали на календаре увидеть – все, отдавшие…
Прислушались у форточки. Как будто издали – рабочая марсельеза, голосами молодыми.
– Эх, – махнула рукой Агнесса и пошла одеваться, – и марсельезу не так поют, разучились с Девятьсот Пятого.
12
24-го, в пятницу, вызвали один взвод учебной команды Волынского запасного батальона в караул на Знаменскую площадь. Командовать послали штабс-капитана Цурикова, весёлого лихого офицера, после ранения доздоравливающего в запасном, не знающего тут ни солдат, ни даже всех унтеров. А в помощь ему назначили фельдфебеля 2-й роты той же учебной команды старшего унтер-офицера Тимофея Кирпичникова – поджарого, с хмуроватым неразвитым лицом, короткой шеей, уши плоские прижаты. Давний волынец, ещё с мирных лет, унтер того типа, который службу знает отлично, – может, ничего другого, но уж её-то знает.
Из своих казарм пошли во всю длину Лиговки и в последнем доме её перед площадью спустились в просторную дворницкую, в подвал, где китайская прачечная. Там – скамьи были, можно было и сидеть, винтовки составив пирамидками. И курить, не все сразу. А снаружи – двух часовых.
Штабс-капитан не остался тут, ушёл в Большую Северную гостиницу, посидеть за столиком.
Жизнь солдатская, что-нибудь всё равно заставят: не ученье, так вот сидеть тут, в шинелях перепоясанных, друг ко дружке из тесна. Хочешь – молчи, хочешь – старое переговаривай, уже все про тебя знают, и ты про всех. Не солдатам, но дружкам-унтерам рассказывал не раз и Тимофей про свою сиротскую жизнь, разорённую семью, отца-шорника, мачеху, – и как только в армии нашёл он свой дом, да повезло ему попасть в гвардию, в Варшаву.
Это значит, для того их посадили, чтобы снаружи не видно было солдат, будто никого нету. Стесняются перед народом. А часовые у подворотни – мало ли что.
Но не так долго посидели, с часок. Прибежал Цуриков, ещё с лестницы кричит:
– Кирпичников!
– Тут, ваше высокбродь!
– Командуй «в ружьё»!
– А что такое? – Тимофей себе цену знает, не так уж сразу перед всяким офицером, не на каждую команду выстилается. Он и сам в школу прапорщиков метил, добивался. Не послали.
– Идут!
– Кто идёт?
– Да чёрт их знает, выводи!
Ну, скомандовал «в ружьё», разобрали винтовки, потопали по лестнице.
А снаружи – солнце, мороз лёгкий.
На убитом, уезженном снегу развернулись фронтом против